Саранча

За тяжелыми клубами зелени сада, за необъятной его влажностью, насыщенной мощными запахами роста и плодоношения, под расточительным солнцем лежали – нет, летели – эти горы, похожие на брошенную сиреневую гроздь. Они истончались, становились воздушнее, словно исходя вечерним теплом, они переливались, как шелк changent, цветами правой границы спектра, они, казалось, были напоены досягавшим сюда ладанным благоуханием.

Их горение зажигало горизонт. Они отражались в фиолетовых глазах мисс Дженни.

– Рой мистических размышлений окружит тебя, как суфия… «Господи, это великолепно», – невольно скажешь.

И тогда искусство, твоя беседа с божеством победит бедность палитры, то есть сопротивление мертвого материала, косность неорганизованной материи…

Он разводил все это с безразличием хорошо цивилизованного человека, и во многовместительной его голове кипело: «Возьми ее замуж! Ты по крайней мере породнишься с культурной семьей, которая вытравит из тебя казарму, даст тебе уют». И он продолжал:

– Мне очень жалко, что ты попала в Персию в такое неблагоприятное время. Туземцы обнаглели, за город подальше нельзя показаться. Для нас они накупили у русских пятизарядные винтовки казенного образца. Раньше были просто разбойники, теперь – какие-то партизаны. Чтобы доказать, что моя командировка полезна моим соотечественникам, я предлагаю организовать поездку верхом на этот ваш доисторический Тагибустан. Я так рад услужить мисс.

– Правда?

Миловидное порождение туманного острова, нежное, как клен в цвету, оставляющее в этом ужасном климате вкус мяты, мисс Дженни жеманно поиграла голубыми глазами.

«Стоит жениться», – подумал ротмистр и подошел к балюстраде.

Готовясь нежно побеседовать, он кашлянул. Набрел на подходящий предмет разговора и начал:

– Я ненавижу эту страну, презираю этот народ, злой, бессильный и продажный. Мы теперь переживаем постные дни рамазана. Сумасшествие! Весь город ходит с безумными глазами, шатаясь от голода. Какая бессмыслица – не есть целый день и нажираться ночью овощами и зеленью при здешней санитарии. Религия вполне выражает нацию.

Как это далеко от разумного христианского поста, ну, скажем, греков.

Мисс Дженни внимала с терпением тридцатилетней девственницы.

– Уедемте отсюда, – прошептал он.

Но их прервали.

– А вот и Мак-Мерри! – сказала миссис Эдвардс, щурясь в лорнет.

Ее красненький носик заиграл между черепаховыми кругами, как кролик. Незаметными мановениями она нагнетала гостеприимство во все окружающее. Быстрее задвигались два дюжих, как гладиаторы, афганца, предупредительные, как вавилонские рабы, ловкие и преданные, как борзые. Чай зарумянился в широких чашках.

Скрипя по песку, приближалась консульская чета.

– Поздравляю вас с наступлением рамазана, – крикнул, подходя к лестнице, консул.

– Знаете, мы едем послезавтра на Тагибустан, – сказала мисс Дженни.

– Ротмистр предоставляет охрану, – догадался консул и улыбнулся вольтеровской улыбкой с преувеличенно загадочным видом. – Мы поедем?

Жена его растерянно поглядела на сиявшую свояченицу банкира и утвердительно кивнула головой. Она была приглуховата. Ротмистр чувствовал себя помолвленным.

– Вы знаете, – сказал консул, отхлебывая чай, – я сегодня получил из собственных источников замечательное сообщение. Оно касается больше всего вас, ротмистр. Губернатор очень сердится…

– На кого?

– На вас же.

– Что я сделал этому жирному дураку?

Мак-Мерри рассмеялся кашляющим смехом.

– Вы не повторили ему… ему… ви-зи-та!

– Ну и что ж из этого?

– О-о!.. – И консул зашелся плачущим смехом.

– Я не знаю ваших военных дел, – заметил Эдвардс, давая понять жене, что дам следует увести, – но в общественных отношениях я несколько разбираюсь и думаю, вы совершили большую ошибку.

– Я предлагаю, mesdames, пройтись по саду! – пропела хозяйка недовольным голосом.

– Это ошибка, повторяю. Что за беда, что он не принял вас в первый раз! В его возрасте, при его знатности можно и поважничать. Оставьте им эту мелкую восточную слабость. Помните, что писали о персах путешественники еще прошлого века: Эван Смит, Мак-Грегор, де Гобино?

– Да, времена изменились, – сказал консул, морщась. –

Еще так недавно, после ухода русских, нам казалось, что в короне Британии сияет новая жемчужина – Иран. Теперь все пошло иначе. Надо менять отношение к туземным верхам.

Эддингтон рассердился и промямлил с ужимками столичной косточки:

– В Тегеране и представления не имеют, что у вас здесь делается. Я, как военный…

– Вот то-то и беда, вам не дали инструкций!

– То, что я получил, едва ли можно назвать так… Меня, как усмирителя Исфаганского округа, позвали к самому премьеру Сепехдару и предложили поехать сюда.

– Против Сулеймана?

– Разумеется! Он почитается там за демократа, революционера.

– И правильно: он бесстрашный партизан, несомненный русофил… Мятежник!