Саранча

– Город, дорогой мой, город. Вы, военные, глухи и слепы, когда дело касается настроений гражданского населения. Не то мы, сидящие у денег… Мои агенты на рынке мне передают разные преувеличенные слухи. Их распространяют вонючие менялы, местные жиды. А я слушаю…

Говорят, будто вы пристрелили мальчишку, а после на вас напал Сулейман.

– Совершенный вздор! У меня тоже есть разведка. Он не участвовал в перестрелке.

– Тем хуже. Значит, вооружены окрестные жители.

– Тем хуже…

– Говорят, что казаки ваши не показали достаточного упорства. Острят, что вы после нескольких перестрелок останетесь полководцем без войск! Казаки перебегают к

Сулейману.

Эддингтон нахмурился.

– Кто это говорит?

– Увы, не знаю. По городу расклеивают и развешивают какие-то прокламации, а затем, знаете, дервиши!

– Ох уж мне эти дервиши!

– Каково настроение ваших войск?

– Угрюмое несколько.

– Плохо.

Эдвардс подошел к окну.

– Посмотрите, Эддингтон!

Внизу, во дворе, представлявшем прямоугольник, замкнутый стенами банка, толпилось множество туземцев

– торгашей, менял, маклеров, спекулянтов, в коричневых халатах-абу, в сюртуках тридцатилетней давности, в визитках немыслимого покроя, в сорочках без воротничков и без галстуков, в кафтанах, подпоясанных широким поясом, в плоских шапочках, в шапках котлообразных, в шапках в виде усеченного конуса вершиной вниз.

– Галдят, размахивают руками, перебегают с места на место, вообще ведут себя так, как, вероятно, вели себя всегда, – проговорил медленно Эдвардс. – Ведут себя, в сущности, несравненно более чинно, чем принято хотя бы на парижской бирже. А мне все кажется, что что-то неладно. Я вспоминаю рассказы моего деда о восстании индусов в Динапуре в пятидесятых годах. Там тоже началось со двора банка.

– Ну, до этого далеко. В Брюсселе революция началась и оперном театре, но это не основание бояться граммофона.

– Неудачная острота. Ах, эти колониальные тревоги! И

сейчас. Мне вот кажется, что и работать «они» стали медленней: в четверть часа не могут отсчитать шестьсот туманов!

– И мне надоело здесь, – поддержал ротмистр. – Уеду в

Англию. Посылают в захолустье, терпимое лишь при возможности копить экономические суммы. А отсюда и не выберешься!.

– Кстати, об экономических суммах. Среди прокламаций была и такая… Вы знаете?

– Нет.

Ротмистр покраснел.

– Я переведу, – любезно сказал директор. – «Обращение к казакам». Тут много восточного красноречия, но вот самое главное:

«Английский офицер Эддингтон хочет зарабатывать

деньги своими карательными экспедициями. Давая вам, казаки, подачку из добычи, себе он берет львиную долю

так называемых экономических сумм. Разгромил селение, отобрал провиант и фураж, по справочным ценам выписал

деньги якобы на продовольствие эскадрона, деньги при-

своил себе – вот нехитрое и выгодное предприятие! И это

в то время, когда вы месяцами не получаете жалованья, наемники чужеземцев!»

Ну, дальше идут разные подробности о цейхгаузе и ламентации о гибнущем Иране.

– Это писал или научил писать Ибрагим-Заде!

– Кто это такой?

– Дезертир, брат того, который свалился тогда… Он был некоторое время каптенармусом.

Вошел клерк.

– Все готово, Эддингтон. Идите вниз и там получите.

Где вы завтракаете, у нас?

– С вашего позволения. Мисс Дженни…

– Ага!

Внизу, в кладовой, похожей на камеру равелина, прохладной, как подвал, два пожилых служащих перса заканчивали подсчет серебра. Каждый из них с непостижимой быстротой бросал с ладони на ладонь по пяти двукратников и скидывал их в общую кучу для последнего мешка. В комнате стоял звон, как в часовом магазине.

Эддингтон попробовал поднять один из мешков в двести туманов.

– Он весит двенадцать кило, – любезно сказал служащий. – У нас очень неудобная валюта. Валюта для бедняков. Эддингтон вышел во двор – позвать вахмистра. Тот стоял в углу и жадно читал какую-то как будто знакомую бумажку.

– Поди возьми деньги! – резко приказал ротмистр.

Гулям-Гуссейн оторвал глаза от чтения, глаза, тронутые розовым и темные от рассеянности.

VI