Сарантийская мозаика

Десять человек ворвались в комнату и бросились ничком на пол в знак покорности. Он увидел Гезия и Адраста, потом квестора Священного дворца, префекта, смотрителя императорской опочивальни Гиларина, которому не доверял, квестора налоговой службы. Всех высших чиновников Империи, распластавшихся перед ним на сине-зеленом мозаичном полу, среди изображений морских животных и цветов.

В наступившей тишине одна из механических птиц запела. Император Валерий громко расхохотался.

* * *

Той ночью, когда было уже очень поздно, а ветер с моря давно улегся, превратившись в слабое дуновение, большая часть Города спала, но некоторые бодрствовали. В их числе — члены Святого ордена Неспящих в своих аскетичных часовнях. Они страстно и беззаветно верили, что должны почти постоянно бодрствовать и молиться всю ночь напролет, пока Джад на своей солнечной колеснице совершает полное опасностей путешествие сквозь тьму и леденящий холод подземного мира.

Пекари тоже не спали за работой, пекли хлеб, который был даром Империи всем, кто проживал в славном Сарантии. Зимой пылающие печи притягивали к себе из темноты людей, жаждущих тепла: нищих, калек, уличных проституток, тех, кого выгнали из дома, и вновь прибывших в Священный Город, кто еще не нашел себе кров. С наступлением серого, холодного дня они переходили к стеклодувам и кузнецам.

 Сейчас, жарким летом, почти обнаженные пекари сыпали проклятиями у своих печей, скользкие от пота, и всю ночь поглощали водянистое пиво. Возле их дверей не было посетителей, если не считать крыс, удирающих от лучей света в тень.

Факелы, горящие на богатых улицах, отмечали дома состоятельных граждан, а шаги и окрики городской стражи в других кварталах ночного города служили предостережением нарушителям порядка. Шатающиеся по улицам банды самых буйных болельщиков (и среди Зеленых, и среди Синих имелись любители почесать кулаки) предпочитали игнорировать патрульных, или, правильнее сказать, патрульные склонны были проявлять разумную сдержанность, когда ярко разодетые и задиристые болельщики перебирались из одной таверны в другую.

Женщины на улицах после наступления темноты не появлялись, кроме тех, кто торговал собой, или патрицианок на носилках, в сопровождении вооруженных рабов.

В эту ночь тем не менее все таверны, даже самые грязные притоны, в которых пьянствуют матросы и рабы, были закрыты по случаю смерти одного императора и избрания нового. Потрясающие события этого дня, казалось, даже болельщиков заставили притихнуть. На пустых улицах не было ни видно, ни слышно шумных, пьяных молодых парней в свободных восточных одеждах Бассании и с прическами западных варваров.

В одной из конюшен у ипподрома заржал конь, а из открытого окна над ближней колоннадой донесся женский голос, поющий припев песни, не отличающейся особым благочестием. Раздался смех мужчины, потом женщины, а потом и там все смолкло. Пронзительно замяукал кот в переулке. Заплакал ребенок. Дети всегда плачут где-то в темноте. Мир такой, какой он есть.

Божественное солнце неслось в своей колеснице сквозь лед, мимо завывающих демонов подземного мира. Две луны, которым еретики-киндаты поклоняются как богиням, опустились на западе в широкое море. Только звезды, которые никто не считал священными, сияли, словно россыпь алмазов над городом, основанным Саранием. Он должен был стать Новым Ро-диасом, стать чем-то большим, чем был когда-либо Родиас.

«О Город, Город, краса земли, око мира, венец творения Джада, неужели я умру, так и не увидев тебя снова?»

Так пел Лизург Мартиниас, назначенный послом ко двору бассанидов двести лет тому назад, тоскуя по Сарантию даже среди восточной роскоши Кабадха. «О Город, Город».

В землях, которыми правил этот город — город куполов, бронзовых и золотых дверей; дворцов, садов и статуй; театров и колоннад, бань и лавок, мастерских и таверн, публичных домов и святилищ; с его огромным ипподромом, с его тройными стенами со стороны суши, в которых еще ни разу не удалось пробить брешь; с его глубокой, защищенной гаванью, с охраняемым и охраняющим морем, — во всех землях существовала поговорка, имеющая одинаковый смысл на всех языках и на всех диалектах.

Сказать о человеке, что он плывет в Сарантий, означало, что его жизнь вот-вот изменится, что он стоит на пороге величия, славы, богатства или, наоборот, — на самом краю пропасти, и ему осталось мгновение до последнего, окончательного падения после встречи с чем-то, превосходящим его возможности.

Тракезиец Валерий стал императором.

Геладикос, которому некоторые поклонялись как сыну Джада и изображали на мозаиках святых куполов, погиб в своей колеснице, когда нес на землю огонь от солнца.

Часть I

Чудо-птица, сделанная из золота, —

 Большее чудо, чем птица или изделие...

Глава 1

Имперская почта, как и большинство гражданских служб в Сарантийской империи, после того как умер Валерий Первый и его племянник, взяв себе надлежащее новое имя, занял Золотой Трон, находилась в ведении начальника канцелярии.