Сарасина никки. Одинокая луна в Сарасина

В тот год, в первый день пятой луны умерла родами моя сестра. С детства меня глубоко затрагивала даже смерть совсем посторонних людей, а тут… Нет слов, чтобы выразить, как я жалела её, горевала, и в каком была отчаянии. Матушка и все остальные находились возле покойной, а я взяла двух маленьких детей, оставшихся после сестры, положила одного малыша справа от себя, другого слева, потом заметила, что сквозь щели ветхой дощатой постройки льётся лунный свет и падает прямо на лицо ребёнка — я знала, что это очень нехорошо и прикрыла его рукавом, а второго придвинула ещё ближе к себе — и так лежала и думала, думала без конца…

Миновал приличествующий срок, и от наших родственников пришло письмо: «Покойная просила непременно для неё сыскать это, но как мы ни пытались, в то время никак было не найти, а теперь нам один человек это прислал — как жаль…» Вместе с письмом прислали повесть «Принц, который любил мертвую»[54] — да, поистине, жаль… В ответ я написала им:

Она его так искала!
Вот он, этот «Мертвец»,
Не похоронен в хламе…
Но только зачем — ей,
Чьё тело укрыто мхами?

Кормилица сестры говорила: «Теперь зачем я здесь?» — и только плакала и плакала, она возвращалась отныне жить в свою семью. Я написала ей:

Что же, теперь
В старый свой дом ты вернёшься,
Так люди уходят…
О, расставаний боль,
Вечной разлуки скорбь!

«Ведь я же думала, ты будешь мне живой памятью об умершей!» — так, кажется, я написала ей, и ещё: «Вода в моей тушечнице замёрзла, застыли в груди и слова — там их замкну!» И в стихах:

Истекая словами,
Скользит моя кисть,
Но льдом застывают её следы.
Что остаётся навек, чтоб помнить
Тех, кто от нас ушёл?

Она мне ответила:

Безутешна
На взморье, где отмели нет,
Птица тидори.
Как ей оставить след свой
В мире этом непрочном?

Кормилица сестры ходила на её могилу и вернулась плача и плача, я ей сложила стихи:

К небу, верно, вознесся уже
Дым погребенья,
В поле нет и следа —
Взору куда устремиться
В поисках милых останков?

А моя мачеха, узнав об этом, так откликнулась:

Брела она, пути не разбирая,
Роняя слёзы.
Они ей падали под ноги
И вехами в дороге становились —
Её к могиле слёзы привели.

Люди, которые прислали повесть про принца и покойницу, так написали:

Безлюдная равнина, пустошь,
Поросшая бамбуком,
Где ни заметки, ни следа…
Скитаться там в слезах, искать могилу
Какая горькая печаль!

Когда эти стихи увидел мой брат, который в ту ночь сопровождал тело, он сложил:

Я был там и видел,
Как таял бесследно
Костра погребального дым
Его ли искать
На бамбуком поросшей равнине?

***

В ту пору, когда по нескольку дней подряд шёл снег, мне подумалось о монахине, живущей на горе Ёсино[55].

Наверное, когда метут снега,
И без того нечастый здесь прохожий
Минует Ёсино-гору и сторонится
На кручах выбитых тропинок,
Над бездной нависающих мостков.

***

В первый месяц Нового года объявляли о назначениях на должности, и отец пребывал в радостном предвкушении, однако всё вышло вопреки его надеждам, и от человека, испытавшего те же чувства, что и отец, пришла весточка: «Думал — ну вот, теперь уж… Не спал всю ночь, ждал рассвета — и такое разочарование!»

Я ждал рассвета, не смыкая глаз,
Но утреннего колокола звуки
Меня от грёзы пробудили,
И вот на сердце мрак такой,
Что стоит тысячи ночей осенних.

В ответ я послала:

До утренней зари
Зачем томились мы?
Ведь колокол рассветный
Бьёт не о том,
Что сбудутся надежды.

* * *

На исходе четвёртой луны мне понадобилось отправиться в Восточные горы[56]. По дороге можно было любоваться полями: и делянки для рассады, залитые водой, и засаженные уже участки нежно зеленели, и это было очень трогательно. Горы оказались очень неприветливы, чудилось, будто они обступают тебя всё теснее, и от этого вечерами было немного не по себе, одиноко и неприютно, а птица куина отчаянно выстукивала свою песню[57].