Сарацины: от древнейших времен до падения Багдада

Что мы можем возразить против Мухаммеда, представившего Аллаха, милостивого и милосердного, Единого Бога, противопоставив его сотням и сотням божков из арабского пантеона? Была ли идея Аллаха оригинальной в глазах его соплеменников? Казалась ли она им подлинным откровением? Не являла ли она величие разума Мухаммеда, который, из имевшегося в его распоряжении материала, разработал идею столь возвышенную — и такую необычную, в свете его ранних воззрений? Та сила духа, с которой Мухаммед разоблачил неизбежное зло идолопоклонства, подвела его к возможности ниспровергнуть полигамию и возвысить женщину и сделать, таким образом, ислам великим аргументом в пользу добра на все последующие времена. Не доказывалась ли его искренность еще и тем, с какой твердостью он до последнего вздоха цеплялся за единственную великую идею всей своей жизни? Будь он не просто человеком, он бы увидел ошибочность в том, чтобы утвердить религию столь негибкую, столь непрогрессивную, законы столь косные и неприспособленные для будущего, давая ее народу, которому — как ему казалось — суждено править всем миром на все времена.[53]

Реформы, которые он ввел, были относительны, а не абсолютны. Они высоко подняли значимость Мекки и всей Аравии, но они были ниже, если он только догадывался, чем совершенный закон чистоты и любви, введенный тем, кто был более велик, чем он. Несчастье его в том, что он не застал христианство в полном его расцвете, и таким же несчастьем это обстоятельство стало и для всех его последователей в дальнейшем.[54] Иса для него не был совершенным человеком, каким был Иисус. И все же, хотя он смотрел на него сквозь призму выродившегося, вульгаризированного аравийского христианства, признававшего Троицу, в его сознании тот предстает подлинным Духом и Словом Аллаха, достойным почитания и поклонения апостолом, хотя бы и не Сыном Божьим. Ничего большего не следовало ожидать от Мухаммеда, отрицавшего чудеса.

Морис (Maurice) показал, что арабский пророк использовал идею Ветхозаветного Бога — сущего, живого, действующего, глаголющего, правящего. Это Бог, который доводит до людей свою волю посредством книг и апостолов. Это Бог, найти которого человек сам не мог бы, и который должен открыто явить себя. Это Бог, которому люди могут передавать свои просьбы, мольбы, с верой в то, что он их услышит. К подобному божеству пророк привязал разбросанную нацию, веками не имевшую ни храма, ни столицы, презираемую и ненавидимую другими народами. И он привязал ее так прочно, что люди согласились пожертвовать своими богами, да нередко и собственной жизнью, потому что они с неимоверной силой уверовали, что действительно призваны Богом к подвижничеству, что они — его свидетели и ответственны лишь перед ним.[55]

Мухаммед вовсе не полагался на «чудеса», подобно многим лжепророкам. Он провозгласил единственным чудом Коран, который, как он искренне верил, не был чем- то исходящим от него самого. Ведь когда суры приходили ему на ум, он настолько глубоко был занят рассуждениями на какую-то определенную тему, что ему не оставалось ничего другого, как верить, что суры нисходили к нему сверху.

Немало других мыслителей, ни на миг не допуская, чтобы они стали субъектами сверхъестественной коммуникации, иногда удивительным образом неспособны объяснить генезис своего творчества или даже определить, что происходит в их собственном сознании. Они проходят через моральные страдания, через родовые муки творчества, и когда произведение рождается, они видят в нем нечто совершенно отдельное от них самих. Оно такое же свежее и волнующее для них, как и для других. Подобным актом трансцендентного творчества было и то, что происходило с Мухаммедом. Казалось, он пребывал в неведении относительно реакции своего сознания на юношеское стремление к реформам. Когда же мысль о том, что он вступил в коммуникацию с высшими силами, утвердилась в его мозгу, он оказался до конца своих дней не в состоянии избавиться от приятной и лестной галлюцинации.

Правдивый человек говорил с Айшой в «ночь Кадара», которая «лучше, чем тысяча месяцев», и признавался в том, что надеется на спасение благодаря милости Аллаха.[56]

«О пророк, правда ли, что ни один не войдет в рай, не имея на то милости Аллаха?» — спросила у него она.

«Нет, никто. Никто не войдет в рай, кроме как по милости Аллаха».

«А ты, о пророк? Ты войдешь в рай только по воле Аллаха?»

Пророк положил свою ладонь на голову и трижды торжественно произнес: «Я не войду туда, пока Аллах не удостоит меня этой милости!»

В другой раз он сказал: «Я всего лишь человек. Когда я отдаю вам распоряжения, касающиеся религии, примите это; и когда я отдаю вам распоряжения об устройстве этой жизни, то я всего лишь человек».