Саркофаг

Несколько "сталинских" домов посёлка дополнялись сараями для скотины. Вполне приличный кирпичный и оштукатуренный дом — и во дворе жильцы построили деревянные сарай для кормилиц. Моё знакомство с языком местных жителей началось с точного названия мест пребывания личного крупного рогатого скота: "стайка"

Были и "конфликты" со сверстниками: мой говор жителя Средней полосы России с нажимом на "А" вначале никак не хотел ими принимать, но их "О" я принял с интересом и удовольствием. Ч один был "акающий" и переделать большую часть мальчишечьей компании с "О" на "А" у меня бы не получилось.

Сегодня могу сказать такое: тринадцать лет проживания на "окающем" Урале мой "акающий" язык сделали правильным. "Нейтральным"

Что добавить к первому дню проживания на новом месте? Немного: к концу дня я успел основательно исследовать окраины тупика. Много значил прошлый опыт! Я прекрасно ориентировался на местности, хотя и блудить по такому "прозрачному" городку было большим грехом. Затосковал от увиденной "пейзажной" бедности? После родного монастыря и города? Или после польского города Люблина? После "цивилизации"? Нет! До сего времени не могу понять, почему и отчего на меня не навалилась "ностальжи" по любимому и родному монастырю! Никак не могу объяснить и того, почему с любовью и интересом принял в сознание новое место проживания. Мало того: и до сего времени люблю место неофициальной ссылки нашего семейства. Это была станция на Южном Урале, но мог быть нашему семейству и Полярный Урал! Как и почему мы его миновали — как об это теперь узнать?

Но на 47 год там не было проложено ни единого километра "стальных магистралей", возможно, поэтому отца туда и не сослали. Почему такое не произошло — до сего времени остаётся самым удивительным и необъяснимым явлением в моей жизни. И ещё: не могу понять, почему невзрачный посёлок железнодорожников стал для меня самым прекрасным местом? На сегодня только ленивый не пишет о местах на Земле, обладающих особыми свойствами. Такие места условились называть "аномальными зонами", и каждая такая "аномалия" чем-то отличается от другой: в одной замедляется ход времени, в другой — не проходят радиоволны, третья, оказавшимся в ней людям, показывает удивительные картины их прошлого и будущего. Станционный посёлок, где закончил свой бег наш пульмановский вагон, оказалась лично для меня таковой "зоной": скромной, маленькой, запомнившейся навсегда и навсегда любимой. Когда я сегодня начинаю одаривать любовью места своего прошлого проживания, то эта станция первой получает самый большой кусок моей любви. Почему так?

Остатки лета пролетели незаметно и, вот он третий класс начального обучения!

— Здравствуйте, дети! Меня зовут Мария Ивановна

— Здрасте, Мариванна! — дружно ответил класс из тридцати стриженых голов. Стрижка "наголо" была основным условием посещения школы в то время. Потом следовали чернильницы-"непроливашки", ручки, перья, карандаши и бумага.

Образование мы получали раздельно от девочек. Женская школа под следующим порядковым номером после нашей, "мужской", находилась в двухстах метрах от нашей школы. Тогда я не задумывался, почему в железнодорожном посёлке, где имелось всего две школы, у них были номера не "первая" и "вторая", а за десятки? В чём дело? Не мог эту "великую" тайну разгадать по причине: об этом тогда не думал.

Ничего нового "в новой жизни" не было. Первые осенние дожди точно так же "раскиселили" дорогу от вагона до школы, как и на "исторической", оставленной не по нашему желанию, родине. Всё повторялось. Непролазную грязь я прощал новой родине точно так же, как и той, кою покинул всего несколько месяцев назад. В самом-то деле: кто тебе будет асфальтировать дороги, когда для страны только-только закончилась самая страшная из войн!? Какой тебе асфальт!? Асфальт возможен в твоём "светлом будущем", рассчитывай тогда разгуливать по асфальту, а сейчас укрепляй мышцы ног вытаскиванием обуви из не менее цепкой, чем прежняя, грязи! На асфальте ты не укрепишь своё тело! Думать надо!

Как-то быстро пришла осень, но переселять нас из пульмана в иное жильё никто и не думал. Отец работал денно и нощно, а мать точно так же топила железную печь в вагоне: отцово руководство, неспособное выделить хотя бы какое-то жильё своему работнику, компенсировало "руководящую" слабость неограниченным количеством угля для чугунной буржуйки. Наше пребывание в вагоне затянулось и оказалось, что уральский ноябрь в пульмановском вагоне и с печкой, всё же злее, чем тот же самый ноябрь в лагерном бараке из картона в польском городе Люблине одноименного воеводства. У поляков и январь был шутейный, несерьёзный, недоразумение какое-то, а не январь. Вот ноябрь Южного Урала — это восторг! С ветром, что прилетал с казахских степей и промораживал до костей! А что было на моих костях? Мало чего: большая голова на тонкой шее, выкаченные, как у больного базедкой, глаза и два оттопыренных уха. Слабенькая одежонка и что-то непонятное из обуви на ногах.