Саркофаг. Чернобыльский разлом

На него посмотрели, как на привидение, потом молча встали, собрали свои пожитки и потянулись к выходу. На перроне никто не плакал, не кидался на шею, не голосил. Все держались достойно и сдержанно. Мужчины троекратно расцеловали жен, перекрестили детей… Один мальчик все же не выдержал и вцепился в шею отца, из глаз его брызнула такая тоска, что отец охнул, осел, чуть не взвыл, но взял себя в руки и с трудом оторвал дрожащие детские ручонки. Потом женщины низко, до самой земли поклонились мужьям, и те с вздувшимися желваками и почерневшими от горя лицами направились к специально отведенному для них вагону.

Удар колокола, гудок паровоза, – и состав покатился… Все быстрее вращались колеса, все громче кричал гудок, все чаще мелькали придорожные столбы, все дальше уплывали замершие на краю платформы женщины и дети, все ближе мрачно чернеющий зев туннеля. И вот уже исчезают в его могильной черноте вагоны, исчезают один за другим. А над полями, холмами и лесами, над всем миром звучит последний куплет так и недопетой песни-вещуньи:

Но нельзя-я рябине-е
К ду-убу перебраться-я,
Зна-атъ, судьба такая-я —
Век одно-ой качаться-я.