Саркофаг

– За жизнь не раз пришлось мне людской кровушкой землю окропить. Афганскую войну с самого начала, с семьдесят девятого, от звонка до звонка прошел, и другого бытия, кроме ратного дела, для себя не представлял. Вырвешься, бывало, в Союз в отпуск, посмотришь на бардак, там царящий, – и обратно в горы тянет, прям спасу нет. Там-то сразу понятно, кто друг, а кто враг. Кто в бою прикроет, а к кому спиной ни в коем случае нельзя поворачиваться. И жену будущую там же встретил, Людмилу мою…

Настоятель глубоко вздохнул, сглатывая ком в горле.

– Да, видать, за все мои грехи она сполна и заплатила… В ноябре восемьдесят шестого духи обстреляли из миномета госпиталь. И мины-то всего две на территорию залетели, а ее дурным осколком в живот…

Баринов медленно повернул голову к Ольге, и в ее глазах, наполненных близкими слезами, прочитал то же, о чем подумал сам. Настоятель, которому самой судьбой назначено исповедовать других, сейчас, по сути, исповедовался перед ними, малознакомыми людьми, волею слепого случая занесенными к нему в дом.

Сергей остро почувствовал гнетущую тоску, переполнявшую сидящего напротив человека в потертой рясе. И еще он, леденея, понял, – нет, не просто так отец Илья выворачивает душу наизнанку перед первыми встречными. Теперь их судьбы связаны в один тугой узел самой старухой с косой.

Батюшка заметил безмолвный разговор гостей и, горько усмехнувшись, разлил остатки водки по стаканам.

– Помянем душу безгрешную! – И, первым махнув свою порцию, продолжил:

– Она еще полгода боролась. Семь операций перенесла, последние две в Бурденко, в Москве… «Красную Звезду» ее, посмертную, мне потом в районном военкомате вручили… Но самое страшное было в том, что она на втором месяце беременности была. Я об этом только после похорон узнал. Хорошо, хоть сразу не сказали, а то бы точно умом тронулся; и так на самой грани помрачения рассудка балансировал… По кустам, да за солдатскими спинами я и раньше никогда не прятался, а в то время окончательно страх потерял. Вот в Кандагаре, в восемьдесят седьмом, аккурат под Новый год, снайпер меня и подкараулил. От верной смерти тогда бронежилет спас. Пластина хотя и не выдержала, но инерцию пули погасила, да в сторону отклонила. Та вместо сердца легкое продырявила. Вот меня в Ленинград, в Военно-медицинскую академию прямиком и отправили. Я-то, как Людмилу схоронил, так до самого ранения пил страшно. Командир с пониманием относился, глаза закрывал и прикрывал как мог. А в госпитале словно обрезало. И вроде глаза на водку не смотрят, но и жить не хочется, чуть руки на себя не наложил… – Настоятель перекрестился на икону. – Как раз в ту самую черную пору священник к нам и зачастил, вроде как психологу помогать, с посттравматическим синдромом у раненых справляться. Я на него поначалу и внимания никакого не обратил. Все мои синдромы давным-давно перегорели, а ранение – так, невезение досадное. Только начал он меня разговорами донимать, и ведь мало-помалу сумел интерес к себе пробудить. Доказал, что совсем другая жизнь есть, без войны, без крови и смерти. И светлого в ней гораздо больше, чем черного… А перед самой выпиской пригласили меня на ту беседу, которая всю судьбу и перевернула. Где и с кем я общался, вам знать ни к чему, расскажу только суть, которая меня тогда чуть повторно с ума не свела. Когда впервые услышал – грешным делом подумал, что разыгрывают. Однако истина заключается в том, что вампиры-кровососы не выдумка, а действительно существуют в реальности.

Настоятель прервал монолог. Поднявшись из-за стола, он принес из сеней кипящий самовар и водрузил его посередине стола. Потом вынул из буфета чашки с блюдцами. Сергей же с Ольгой застыли в ожидании продолжения разговора.