Сармат. Кофе на крови

Разбиваясь о прибрежные камни, пенистые океанские волны чередой катятся к ногам стоящего спиной к Сарматову грузного человека. Забыв о его присутствии, грузный смотрит на океанский простор — на бесконечные волны, галдящих беспокойных чаек да на маячащий у горизонта американский авианосец. Чтобы напомнить о себе, Сарматов кашляет. Человек с сожалением отрывается от созерцания стихии и, переведя на него взгляд, спрашивает:

— Говоришь, что в первый раз меня видишь, майор?

— Так точно! — отвечает Сарматов и поправляет грузного: — Извините, капитан...

Усмехнувшись, человек протягивает ему сверток. Сарматов осторожно разворачивает плотную оберточную бумагу, пока у него в руках наконец не оказываются новенькие майорские погоны.

— Не мой род войск! — говорит Сарматов и протягивает погоны обратно.

— Был не твой, — задерживая его руку, произносит человек. — А теперь твоим будет. Мы тебя забираем к себе, майор Сарматов.

— Без моего согласия?

— Почему же, забыл? Ты сам когда-то просился и подписку дал. Поэтому есть у нас такое право. Пока ты выздоравливал в приятном обществе, мы уже оформили твой перевод. На первых поpax квартира в Москве не ахти какая, но тебе редко придется в ней ночевать...

— Что я должен буду делать у вас? — осведомляется Сарматов.

— Выполнять спецзадания по защите государственных интересов страны, в основном за ее пределами. Кстати, у тебя английский, немецкий, испанский и?..

— Итальянский. А вы уверены, что я годен для подобной работы?

— Не валяй ваньку, майор! Твой послужной список от рождения твоих дедов и прадедов наши люди под микроскопом изучили. Если ты не пригоден, то тогда кто?

— Ха! — ухмыляется Сарматов. — Как же они проглядели, что я внук казачьего есаула, участника гражданской... с той стороны?

— И полного георгиевского кавалера при этом, — в тон ему подхватывает грузный, — который троих сыновей отдал на Отечественную, а четвертого, отца твоего, значит, — на корейскую. Тебя же, внука своего единственного, в нежном возрасте в суворовское училище определил.

Грузный замолкает и задумчиво говорит, но уже не обращаясь к Сарматову, а будто бы споря с кем-то:

— Шалите, ребята!.. Россия будет Россией, потому что такие есаулы и нижние чины в ней всегда найдутся! — Подняв на Сарматова посуровевшие глаза, он добавляет: — Тебе у нас служить придется напрямую ей, родимой. Ну, что, продолжать тебя убеждать или хватит уже?

— Не стоит, товарищ генерал-лейтенант! — чеканит Сарматов.

— Вспомнил, сукин сын! — смеется тот. — Я, грешным делом, стал думать: может, ему и впрямь в сельве память отшибло! Но не забывай, что умение забывать навсегда относится к специфике твоей будущей работы, — говорит он и протягивает Сарматову блокнот и ручку. — Пиши фамилии тех, кого хочешь забрать с собой. Тех, у кого дети, лучше не трогай.

Написав в блокнот несколько фамилий, Сарматов возвращает блокнот со словами:

— Четверо... Трое — офицеры, один сержант. Но каждый из них должен решать сам, без принуждения...

— Это я тебе обещаю! — пряча блокнот, говорит генерал и, с любопытством оглядев Сарматова, произносит официальным тоном: — Значит, так, майор, отныне вам придется быть осмотрительнее в связях... Лучше, чтобы о них мы узнавали от вас.

— Это тоже относится к специфике моей новой работы? — интересуется Сарматов.

— Да, — коротко отвечает грузный.

— Вы имеете в виду...

— Голова садовая, ты хоть знаешь, кто она? — поняв его с полуслова, говорит грузный.

— Во время переливания крови несколько неудобно выяснять биографию донора.

— И в постели неудобно? — ухмыляется грузный.

— В постели тем более, — без тени смущения отвечает Сарматов.

— Ладно, все равно завтра все закончится, — устало говорит гость.

— Почему? — мгновенно настораживается Сарматов.

— Потому что завтра вы улетаете в Москву, но она на «Боинге», в первом классе, а ты — на транспортном ИЛе, улавливаешь разницу?..

— Каждый едет в своем классе?..

— Вот именно, майор, каждый в своем!

* * *

Под вечер со стороны океана снова приходит тропический ливень с грозой.

Прибрежные пальмы качаются, клонятся к земле, ясно контурируясь в частых вспышках ярких молний, полосующих небо над океаном, по которому несутся к берегу и с грохотом разбиваются о него гигантские черные волны.

Сарматов стоит у окна, не в силах оторваться от разбушевавшейся стихии. Он вздрагивает, когда его шею обвивают горячие, ласковые женские руки. Рита прижимается щекой к его щеке и устремляет свой взгляд туда, куда смотрит он.

— «Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит...», — вдруг тихо говорит она. — Классики всегда точны, не правда ли, Игорь?

Он отворачивается от окна и, притянув ее к себе, начинает покрывать поцелуями ее плечи, шею, лицо. Потом отстраняется и пристально смотрит в ее кажущиеся в сумерках черными глаза — в них отражаются полосующие небо молнии.

— Сказка кончилась, Афродита-Рита, завтра я улетаю в Москву! — говорит он, наконец оторвавшись от нее.

— Знаю! — кивает она. — Увидела того с вертолета и поняла. Но у нас еще есть последняя ночь, и никто не сможет отобрать ее.