Сармат. Любовник войны

— Заживет как на собаке! — отмахнулся тот и посмотрел в небо, по которому черными крестами парили грифы. — Абдулло никому не нужен, но баксы его и гашиш искать будут — уходить надо! — озабоченно добавил он, переводя взгляд на подошедших совсем близко Алана и американца.

— Ваши «борцы за свободу» отсюда гонят «дурь» по всему свету? — раздавливая один из пакетов с героином, зло спросил Сарматов, обращаясь к полковнику.

— Все делают деньги за чей-то счет. И на любой крови кто-то обогащается! — пожал плечами американец. — Вот ты убил этого Абдулло, а что изменится? Вместо него наркотой будет торговать кто-нибудь другой. И всех ты их не уничтожишь. Одного покарал — десяток новых придет! Да и кара твоя какая-то скифская!

— А я и есть скиф! Что с меня возьмешь! — взорвался Сарматов. — А кара?.. Кара — дело Господнее, и смертным в эти дела лучше не соваться... Месть — дело людское, но возмездие — функция государства, а мы люди казенные. Вот коня мне жалко! — сказал он и, отпустив повод, хлопнул красавца-ахалтекинца по крупу. — Уходи, гнедко! Уходи, милый!.. Ну, давай, давай!!!

Конь отбежал на некоторое расстояние и замер, косясь на уходящих людей фиолетовым глазом, не понимая, почему его бросили одного и где ему теперь искать своего хозяина. Затем подошел к самому краю пропасти и, глядя в глубину бездны, тоскливо заржал...

* * *

Все жарче припекало солнце, которое, казалось, решило выжечь дотла эту и без того негостеприимную землю. Качаясь, плыла под растоптанные башмаки бойцов потрескавшаяся от зноя, грозящая опасностью на каждом шагу афганская земля. Словно пророча беду и чуя скорую добычу, кружили над обессилевшими путниками зловещие черные грифы. Идущий впереди Бурлак вполголоса напевал знакомую песню:

За хребтом Гиндукуш обняла нас война,

Как шальная вдова, целовала в висок,

А на знойных отрогах, как наша вина,

Пробивалась трава сквозь горючий песок.

Пробивалась трава и чиста и горька,

Уносила в Россию тревожные сны.

Пробивалась трава и чиста и горька,

Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.

Офицерский погон и солдатская честь

Привели нас в жестокий бой.

О судьбе нашей скорбная весть

К вам дойдет с той полынь-травой!..

— У русских такие... тревожные, тоскливые песни! — внимательно вслушиваясь в слова, заметил шагающий рядом с Сарматовым американец.

— Душа у нас такая тревожная! — отозвался тот. — Мы позже сытенькой Европы на арену мировой истории вышли — скурвиться, видно, еще не успели. Скифы мы! Азиаты, с раскосыми и жадными очами, как сказал один наш поэт.

— Надо же, как задели тебя мои слова!

— Командир! — раздался за их спинами голос Алана.

Сарматов резко повернулся и увидел Алана, который стоял и в изумлении смотрел на тронутое сполохами заката небо.

— Что ты туда уставился? — спросил майор.

— Гляди вперед командир, — показал Алан на горизонт. — Я вижу, как высоко над предгорьем, плывет современный многоэтажный город: по его улицам мчатся автомобили, у фонтана оживленно беседуют школьники с ранцами за спиной, к подъезду богатого дома подъезжает свадебный кортеж, а на углу стеклянного здания мальчуган чистит обувь солидному господину... Что это?

— Мираж! — пожал плечами американец.

— Похоже, это рай, в который угодил Абдулло! — засмеялся Бурлак.

— Эх... День бы так пожить! — с сожалением проронил Алан, по-прежнему зачарованно лупящий в небо глаза.

— Ой... — вдруг испуганно воскликнул он. — Я теперь вижу горящие дома, колонну танков и грузовиков.

— Блин, как всегда, все кончается войной! — сплюнул от досады Бурлак.

— Алан, а тебе этот рай ничего не напомнил? — спросил Сармат.

— На Бейрут смахивало, — неуверенно предположил тот.

— А как тебя там звали, полковник? — спросил Сарматов, испытывающе глядя на американца.

— А тебя? — не отводя взгляда, вопросом на вопрос ответил тот.

Ливан. Бейрут 6 октября 1986 года.

Рассветное небо обрушилось на спящий город ревом пикирующих «Фантомов», разрывами ракет и бомб. Разваливались, будто карточные домики, многоэтажки, погребая под собой сотни людей.

Те, кто успел спастись, обезумели от страха и бессмысленно метались среди пылающих и взрывающихся автомобилей, падающих горящих обломков и завалов из битого кирпича и бетона. А «Фантомы», словно хищные черные птицы, снова и снова неслись с неба на город на бреющем полете, и все превращалось в сплошной взрывающийся ад, скрывающий за завесами огня, дыма и пепла силящихся найти спасение людей.

У входа в бетонный бункер оглохший от взрывов стоял генерал Толмачев и орал в ухо такому же оглохшему Сарматову:

— Майор, еще два-три захода — и от палестинской базы головешки останутся!..