Саша Чекалин

Вскоре тот же самый знакомый старичок снова заглянул в Токаревку и сообщил, что мужа Надежды Самойловны фашисты взяли вместе со старшим сыном в Песковатском и увели в город.

Витюшка заметил, как почернело при этом известии лицо матери. Он тоже забеспокоился.

Утром, взяв с собой ломоть хлеба, завернул его в платок, оставил записку на столе, что идет выручать отца и брата и исчез. Мать догнала его уже за околицей. Уговорила вернуться, обещала, что вместе пойдут в Песковатское и если это возможно, то останутся в партизанском отряде.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Когда Павла Николаевича, подталкивая прикладами, фашисты вывели из дому, он понял, что наступило самое страшное в жизни, то, чего он так боялся в последнее время. Теперь его жизнь находилась в руках врага, жестокого, не знающего человеческих законов, способного сделать с ним все, что вздумается. Он настолько растерялся, упал духом, что в первые минуты не понимал, в каком направлении и куда его ведут. И только когда они прошли мост через Вырку и его втолкнули в черную затхлую дыру, щелкнув сзади замком, Павел Николаевич сообразил, что он находится в кирпичном колхозном амбаре возле церкви. Арестованных, помимо него, было четверо: двое из соседних деревень и двое — проходившие мимо люди, на свою беду остановившиеся на ночлег в Песковатском.

Один из них, очевидно переодетый военный, обшаривал стены, пол и потолок амбара, помышляя о побеге.

— Как в могиле… Отсюда не уйдешь, — заключил он.

Разостлав на полу свою одежду, арестованные стали коротать время разговорами.

Нашелся табак, огниво. Задымились бодрившие души самокрутки. На сердце у Павла Николаевича стало спокойнее. «Что людям, то и мне», — думал он, прислушиваясь, как за дверью изредка позвякивает винтовкой часовой.

Ночью к арестованным никто не приходил.

Рассвет наступал медленно, жидко пробиваясь в амбар через узкие щели в двери.

— Ну, теперь возьмутся за нас, — проговорил переодетый военный, когда все остальные тоже поднялись со своих мест и, ежась от холода, стали ходить по амбару, размахивая руками и притопывая.

Скоро пришел офицер с двумя солдатами и с пожилым человеком в бобриковом пиджаке, очевидно переводчиком.

Узнав у каждого имя, год рождения и место, где проживает, переводчик спросил, есть ли среди них евреи и коммунисты. Переписав арестованных, немцы ушли и забрали с собой двоих, в том числе и переодетого красноармейца.

Было тоскливо смотреть, как уводили товарищей, пусть почти незнакомых, но своих. Павел Николаевич ни на секунду не переставал с беспокойством думать, где теперь Шурик, не взяли ли его?

— Забрали, а зачем, по какому поводу? — удивлялся старик колхозник с заокской стороны.

— Меня тоже взяли… — словоохотливо рассказывал знакомый Павлу Николаевичу бригадир Сальков из колхоза имени Ворошилова. — Старую шинель в углу нашли. «Твоя?» — спрашивают. «Моя», — отвечаю. Вот за шинель и сижу.

Правая, изуродованная во время финской войны рука у него висела плетью.

Павел Николаевич лежал на полу, размышляя, узнали немцы, что сын у него партизан, или нет? Знают ли, что жена у него член партии, или нет? Будут ли его допрашивать здесь или погонят в город? «Не иначе погонят…» — думал он.

День прошел спокойно. Никого больше не вызывали на допрос. Очевидно, в селе уже прослышали, что арестованные сидят в амбаре. Первой принесла передачу жена Салькова. Немецкий ефрейтор с желтыми нашивками на рукаве сердито выкрикнул фамилию Салькова и бросил ему узелок с провизией. Принесли передачу и Павлу Николаевичу.

Вскоре после этого немцы выпустили старика колхозника.

— Выпустят и вас, — успокаивал он арестованных, прощаясь.

Но Павел Николаевич понимал: нет, не выпустят.

Ночью Павел Николаевич, лежавший спиной к стене, несколько раз просыпался от холода и, не открывая глаз, слышал, как под полом роются и шуршат в земле крысы. Сквозь сон чудился ему Шуркин голос, звавший его: «Батя!.. Батя!..» Но Павел Николаевич в это время убегал от немцев. Немцы гнались за ним, ловили, а он снова убегал…

Утром часовой, открыв дверь, посмотрел на арестованных, оглядел пол, стены, потолок, неизвестно кому погрозил кулаком и снова запер дверь.

— Что это он разошелся? — удивлялись арестованные.

Сальков решил, что, наверное, надоело караулить, а выпустить приказа не имеет.

По всему выходило, что фашисты не собираются допрашивать их.

— Может быть, офицер забыл про нас, а солдаты сменяются по старому приказу? — утешая себя, предполагал Сальков.

Немного погодя у двери амбара зашумели. Часовой закричал, затопал сапогами, и Павел Николаевич вздрогнул, услышав голос сына.

Прильнув к узкой щелке в двери, он увидел, как дюжий часовой тряс Сашу за воротник пальто, что-то спрашивая. Саша молчал, пытаясь вырваться, но потом смирился, затих. Часовой подвел его к амбару, открыл дверь и так толкнул, что Саша, еле удержавшись на ногах, влетел в амбар, стукнувшись головой о стену.

— Ничего, батя, ничего… — Саша ободряюще улыбнулся, сплевывая кровь. — Я бы его…