Саша Чекалин

В землянку спускается Тимофеев. Он тщательно очищает веником снег с сапог, аккуратно встряхнув, вешает шапку-ушанку на колышек. Больше всего Саше нравятся у Дмитрия Павловича его аккуратность в каждом деле, спокойствие, неторопливость. Почти никогда он не повысит голоса, со всеми одинаково вежлив, обходителен.

— Ветер. Снег метет, — вполголоса сообщает он, поглаживая рукой темные, зачесанные назад волосы.

— Хорошо! Занесет наш адрес, — отзывается неугомонный Петрович, исследуя свой опустевший кисет. Он тяжело вздыхает, высыпая на ладонь последние табачные крошки. — Крах наступает, — бурчит он про себя. — Табаку нема…

С нар медленно приподнимается Ефим Ильич. Видно, надоело ему лежать. Голова и лицо у него по-прежнему забинтованы, и по-прежнему никто не знает, вернется ли к нему зрение.

— Спели бы, братцы, что-нибудь! — грустно просит он.

Петряев запевает. У него мягкий, ласкающий слух голос, и поет он так легко, задушевно, что все начинают подпевать.

Партизаны поют песню, родившуюся в первые дни войны:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…

— Тебе не холодно? — отец заботливо прикрывает Сашу своим полушубком. Неспокойно на сердце у Павла Николаевича.

Близко над собой Саша видит озабоченное, заросшее черной бородой лицо отца; в глазах у него, наверно от дыма, мерцают слезинки.

Бодро, мужественно звучит песня партизан, призывая к борьбе:

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
 Священная война…

Слышно, как наверху, над крышей, сердито завывает ветер, скрипят деревья…

«Может быть, Мите удалось бежать и он теперь на пути в лагерь», — с надеждой думает Саша.

Не знает Саша, что Митя в это время стоит на допросе перед офицером комендатуры. Думает Саша, что теперь делают его друзья в городе. Не знает, что его дружки, притаившись у забора, выводят мелом на мерзлых досках: «Долой фашистов! Да здравствует Москва!»

А Наташа? Наверно, ждет: он обещал снова встретиться с ней. Не знает Саша, что в это время Наташа настойчиво выпытывает у своего дяди полицая Ковалева про арестованного Клевцова.

Саша засыпает, но спит тревожно, беспокойно.

Темно в землянке, только под потолком еле заметно чадит желтоватый огонек лампочки. Саша, проснувшись, выглядывает с нар. У печки, помешивая кочергой дрова, сидит Люба. На плечах у нее накинут черный платок, густые рассыпанные волосы отсвечивают золотом.

Она тихо, вполголоса напевает про себя, чтобы не уснуть:

Уходили, расставаясь,
Покидая тихий край…

Саша замечает, что слезы текут у нее по щекам. Люба их не вытирает.

«Это она о Мите…» — с тоской думает Саша.

Услышав, что Саша зашевелился, Люба, не поворачивая головы, спрашивает:

— Проснулся?

— Люба, наши ушли?

— Ушли.

— Как я проспал! — удивляется Саша. — Ты о чем плачешь-то? Думаешь, Митяй не вернется?

— Ничего я не думаю… — Люба незаметно вытерла слезы, подошла к Саше, присела рядом. Они долго молчат.

Люба снова тихо затянула:

Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай…

— Не понимаю, — удивляется Саша, — то плачешь, то песни поешь. Неужели тебе весело?

— Я всегда такая. Весело мне — я пою, грустно — тоже пою…

Она приложила руку к Сашиному лбу.

— Опять весь горишь… — Люба горестно покачала головой. — Ой, Шурик, Шурик! Партизан ты мой удалой… Сердце мое изболелось глядеть на тебя.

— Тоже… сердце у ней изболелось… — сердится Саша. — А ты не гляди.

— Как же не глядеть-то?.. Позеленел, как капустный лист. Хочешь покушать картошечки? Хочешь, чайку вскипячу?

— Ничего я не хочу. Вот холодного выпил бы… — Саша приподнимается на нарах, пьет из кружки и морщится: — Вода-то какая невкусная — теплая.

Люба наклонилась над печкой, подбросила дров в огонь и снова подошла к Саше, видя, как он потянулся с нар, взял винтовку, подержал ее и снова поставил на место.

— Чистить опять, что ли, хочешь?

Саша смущенно улыбнулся.

— Приснилось, что фашисты окружили, а винтовки нет. Я туда-сюда — нет винтовки. И проснулся. А тебе, Люба, что-нибудь снится?

— Всякая чепуха в голову лезет, — пренебрежительно махнула рукой Люба. — Особенно если задумаешься, помечтаешь о чем-нибудь.

— А ты любишь мечтать?

— Конечно люблю.

— Я тоже раньше мечтал, — оживляется Саша. — Хотел путешествовать. Уехать на север, в глухую-преглухую тайгу и там охотой заняться. Или у Северного полюса на льдине дрейфовать… Помню, у дедушки старые часы починил, бой у них наладил — прозвали тогда дома меня инженером… Потом захотелось мне знаменитым человеком в районе стать. Вырастить картошку или овес такой, чтоб равного в округе не было… — Саша приподнялся на нарах. — А когда с отцом на охоту или на рыбалку пойду, все на свете позабуду. Знаешь, как хорошо, когда утром солнышко всходит! Трава вся росой покрыта, как серебром… А рыба в реке играет…

Но Люба, очевидно, думает о чем-то своем, не слушает. Она снова подошла к печке, сняла чугунок с картошкой.