Саша и Шура

— Смотри, в обморок не кувырнись. Побледнел, как Веник. Не хочешь помогать — так и скажи. Без тебя обойдусь.

Тут наконец у меня прорезался голос. Правда, чей-то чужой — слабенький, неуверенный, — но всё же прорезался:

— Да что ты, Саша! Я с удовольствием… Только у меня нет… этого… как его?.. педагогического опыта…

— И не надо. Ты просто будешь мне диктанты устраивать и проверять ошибки. Понятно?

— Понятно…

Я буду проверять ошибки! И почему я честно, как вот Саша сейчас, не рассказал о своей несчастной двойке? Вернее, несчастная была не двойка, а я сам. Зачем я, как дурак, пожимал плечами? Эти мысли уже не первый раз приходили мне в голову. Но раскаиваться было поздно. И нужно было не выдать своего волнения.

— И это вся тайна? — с наигранным спокойствием спросил я.

— Вся.

— А я-то думал!..

— Мало что ты думал.

Да, я действительно думал мало, иначе не попал бы в такое глупое положение.

— И ты из-за такой ерунды не пошёл в туристический поход? И наш корабль к городу привязал? — неестественным голосом удивлялся я. — Из-за такой ерунды?

— Это не ерунда. Я должен сдать экзамен, — очень решительно сказал Саша. — Понятно? Лопну, а сдам! Осенью отец с матерью из геологической разведки приедут — я им обещал.

— А-а! Они, значит, осенью приедут? А у тебя, значит, переэкзаменовка?

От растерянности я, кажется, говорил не совсем складно.

— И ещё я Нине Петровне обещал. Учительнице нашей. Она не хотела в деревню уезжать из-за меня. А я уговорил: сам, сказал, подготовлюсь. Понятно?

— Не совсем. Она тебе двойку вкатила, всё лето тебе испортила, а ты о ней заботишься?

— Сам я всё испортил!.. В общем, согласен помочь или нет?

Я смотрел на Сашу с таким удивлением, будто он с другой планеты свалился. Защищает учительницу, которая ему двойку поставила! И от похода отказался. Странный он парень! Так мне казалось тогда.

Не дождавшись от меня ответа, Саша твёрдыми, злыми шагами направился к двери. Что было делать? Не думая о том, как всё повернётся дальше, я догнал Сашу:

— Буду помогать тебе! Конечно, буду! Это же очень легко… и просто. Будем заниматься прямо с утра до вечера. Хочешь?

— Не хочу, а придётся, — ответил Саша.

Я становлюсь учителем

Весь следующий день я с утра до вечера овладевал своей новой профессией — готовился преподавать. И только тогда я понял, как это трудно — быть учителем. Правда, настоящим учителям всё-таки гораздо легче, чем было мне: они ведь хорошо знают то, чему обучают других. Я же собирался учить Сашу грамматике, а сам разбирался в ней не лучше, чем наш Паразит в правилах уличного движения.

Теперь уж мне не надо было сбрасывать учебники и тетради под стол. Я мог заниматься совершенно открыто: ведь я старался не для себя, а для другого, то есть совершал благородное дело.

Дедушка, оказывается, знал о Сашиной переэкзаменовке.

— Молодец! — похвалил он меня. — Видишь, как это приятно — хорошо учиться: всегда можешь помочь товарищу.

«Сперва приналягу на правила, — решил я. — Всё-таки выдолбить и пересказать правила не так уж трудно. Начну с безударных гласных, чтобы и самому тоже польза была.»

К полудню все правила о правописании безударных гласных были выучены назубок. А как быть с диктантами? Диктовать я, конечно, смогу: слава богу, читать ещё не разучился. Но как же я буду проверять то, что написано Сашей, если сам ничего не знаю? Может быть, каждую фразу сверять с книжкой? Нет, неудобно. Саша сразу догадается, какой я грамотей. Что же делать?

В конце концов я придумал: вызубрю наизусть какой-нибудь кусочек из Гоголя. Совсем наизусть! Запомню, как пишется каждое слово и где какой знак стоит.

Я нашёл своё любимое местечко из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и стал зубрить, начиная со знаменитых слов Ивана Никифоровича: «— Поцелуйтесь со своею свиньёю, а коли не хотите, так с чёртом!»

«— О! вас зацепи только! — зубрил я дальше. — Увидите: нашпигуют вам на том свете язык горячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно и лицо и руки умыть и самому окуриться.

— Позвольте, Иван Иванович, ружьё вещь благородная, самая любопытная забава, притом и украшение в комнате приятное…

— Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьём, как дурень с писаною торбою, — сказал Иван Иванович с досадою, потому что действительно начинал уже сердиться.

— А вы, Иван Иванович, настоящий гусак…» — и так далее.

Всегда я прямо до слёз хохотал, читая всё это. А сейчас я радовался только тому, что в отрывке было много безударных гласных. «Здорово писал Гоголь! — думал я. — Сколько безударных наставил! Прямо в каждой фразе. Вот уж попыхтит завтра Сашенька!»

Я ещё повторил отрывок вслух раза три, потом раза три переписал его, потом начал декламировать. В общем, к вечеру мне казалось, что Гоголь писал вовсе не так уж весело и что скучнее повести об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче ничего на свете не существует.