Саша, Саня, Шура

- Заткнись и слушай, - повторил свое напутствие Браун, опрокинул очередной шот и захрумкал орешками. А, похрустев, продолжил. – Это была преамбула. Теперь, собственно, амбула. Года два… или два с половиной назад… приехала ко мне Санька в гости.  Все чин по чину, с бутылкой мартини и швепсом. Ну мы с ней накатили пару бокальчиков, сидим, за жизнь треплемся – давно не виделись, накопилось новостей. Да нам всегда было о чем поговорить, Санька – она… она миленькая, понимаешь? – Саша не очень уверенно кивнул.  – Ну, короче, сидим, пьем мартини, общаемся – культурно отдыхаем, в общем. И тут Саня моя мне говорит: «Гена, у меня к тебе просьба будет». Ну, я такой, не ожидая подвоха, говорю: «Давая, лапа моя, выкладывай, все для тебя сделаю».  Ну лапа моя мне и вломила. «Давай, - говорит, - Геночка, переспим». Ну и пока я сидел, как дурак, с открытым ртом, изложила мне суть своего предложение более подробно. Девственность девочке мешать стала, видишь  ли. Мол, несовременно это и немодно – в девственницах нынче ходить. И что чем дальше, тем оно несподручнее.  А не с кем пока. И достойных доверия мало, пока встретишь да поймешь. «А мы ж с тобой, Гена, так хорошо знаем друг друга, и я тебе доверяю, да и вообще – ты многоопытный, с тобой не страшно». И так складно рассказывала, что я поверил. И мартини чего-то вдруг в голову ударило. И не только в голову. А Санька раз – и футболку скинула. Ну а у нее там… ну ты сам знаешь… И я думаю – в самом деле, чего нет-то? Девочка сладкая, дурак буду, если откажусь.  Такая спелая, ну вот все, прям как я люблю - и грудь литая, и ножки длинные, и попа, и талия. Ну а раз девочка созрела… Чего тут думать - сорви и сожри первым, - Генрих закинул в рот еще один ломтик сыра, отполировал его ликером. – А ты чего набычился, Электрический? Ревнуешь? Погоди, дальше хлеще будет, ты еще самого главного не знаешь. Ой, тебе только кольца в носу не хватает, Оболенский! Ну чисто бык на арене!  -  расхохотался Браун. Смеялся он неестественно, бутылка «Егермейстера» наполовину  уже опустела. Самому Александру было вообще не смеха, но дослушать он теперь точно должен! И Браун, отсмеявшись, продолжил: – В общем, давай мы целоваться. Я завелся. Лифчик с Саньки снял, руку ее себе на ширинку положил – пусть привыкает. Оболенский, ты так зубы сотрешь в крошку, уймись! Короче, процесс вроде идет. И вдруг… Ну и общем, сам не пойму, как, зачем и почему – но остановился. Вдруг. Прямо вот в процессе.  Сам. С четким ощущением, что все это неправильно. Это же Санька! Санька, которую я на санках возил и кашей кормил. С которой мы вдвоем котенка приютили и прятали от родителей по очереди то в нашей квартире, то у Саньки. Чуть родителей с ума не свели, убеждая, что им кажется, что кто-то мяукает. Саня меня от матери прикрывала, когда я любовь крутил напропалую, налево-направо, в ущерб учебе. Я ж ей первые прокладки покупал, потому что Елизавета Кирилловна в командировке тогда была!  И на соревнования с ней ездил, болел за нее! А теперь за сиськи ее лапаю. А это уже, бл*дь, инцестом попахивает, и по хрен, что у нас родители разные. Помнишь  в «Маугли»: «Мы с тобой одной крови – ты и я!» Это вот прямо про нас с Санькой. В общем, я от нее, она от меня. В угол дивана забилась – и в слезы. «Я не могу, я не могу, я не могу!». Так и я  не могу. И сказать-то тоже ничего не могу. Напялил на нее обратно футболку, сам тоже натянул свою. Налил нам еще по мартини, без швепса-ху*пса.

- И? – тихо и напряженно спросил Саша.

- А потом мы еще портвейн открыли. Полирнули коньяком. И уснули. В одной постели и в обнимку, - мстительно добавил Гена. Вздохнул и добавил: – Такого лютого похмелья у меня больше никогда не было. Это все из-за сахара, точно тебе говорю.

- Да хрен с ним, с сахаром! – рявкнул, не сдержавшись, Саша. – Дальше что было?!

- А дальше с утреца Санька мне яишенку пожарила, я, превозмогая себя,  кофе сварил. Позавтракали.  Обнялись, поцеловались. И Саня домой поехала. И больше мы с ней никогда об этом не вспоминали и не говорили.

Саша протянул руку, подтянул к себе тарелку и принялся жевать.

- А ну отдай мой закусь,  - Браун потянул тарелку на себя. – Тебе лишь бы жрать,  чучело бесчувственное.

Саша лишь что-то буркнул, но тарелку отдал. Генка снова предался ликёрно-сырному чревоугодию. А потом подвел неутешительный итог своему рассказу.