— Прекрати контакты с чеченцами. Никаких телефонных разговоров, посланий, мелких услуг. Ты представить себе не можешь, что тут мне про тебя докладывают. Если бы я верил хоть одному проценту из этого, мы бы здесь не разговаривали. Но это становится для меня проблемой.
— Хорошо, — сказал Борис. — Обещаю.
Через три недели после этого разговора произошел взрыв жилого дома в Буйнакске. А еще через пять дней взлетел на воздух жилой дом в Москве.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ после первого московского взрыва Борис попал в больницу. Утром 10 сентября глазные белки у него неожиданно пожелтели, и его госпитализировали с диагнозом “гепатит”. Когда 13 сентября прогремел второй взрыв, он все еще находился в палате и имел время поразмыслить над происходящим.
Он был в замешательстве. Взрывы никак не вписывались в его понимание ситуации. Ясно, что целью террористов было спровоцировать войну, которая теперь казалась неизбежной. Но это не были те ограниченные военные действия, о которых говорили Удугов с Басаевым. Эти двое были способны на многое, но их целью было свалить Масхадова, получить власть и договориться с Кремлем. Взрывать дома в Москве было бы для них безумием.
Путину эти взрывы, конечно, были политически выгодны, но Борис не мог представить, что Володя способен на такое злодейство. Оставалось несколько возможностей, каждая из которых представлялась ему маловероятной: взрывы устроили неконтролируемые элементы в спецслужбах — остатки “Партии войны”, или какие-то иррациональные чеченские маргиналы, или зарубежные силы, пытающиеся втянуть Россию в войну, и так далее.
И тут-то началась яростная атака на самого Бориса: газета “Московский Комсомолец”, близкая к мэру, опубликовала “распечатку” — наполовину правдивую, наполовину сфальсифицированную его майского телефонного разговора с Удуговым, из которой следовало, что они будто бы планировали вторжение ваххабитов в Дагестан. Автором публикации был Александр Хинштейн, журналист, специализирующийся на “сливах” из спецслужб.
Путин не зря предупреждал Бориса о готовящихся против него провокациях. К разоблачениям “Московского Комсомольца” тут же подключилось НТВ Гусинского, который теперь поддерживал Явлинского и вовсю нападал на Кремль. В комментариях по принципу “кому это выгодно” зазвучали прозрачные намеки на причастность к взрывам домов “семьи” во главе с Борисом.
Такие обвинения нельзя было оставлять без ответа. И вот 16 сентября Борис устроил пресс-конференцию, чтобы опровергнуть инсинуации в свой адрес и заявить о своей оппозиции войне. Мне он тогда сказал: “Я веду борьбу на два фронта: с одного фланга Гусь и Лужков обвиняют меня в сговоре с ваххабитами, с другого — Путин ведет курс на войну, не считаясь с моим мнением”.
Когда он появился перед камерами в зале агентства “Интерфакс”, его глазные белки были совершенно желтыми — чем не идеальный образ злодея из водевиля. Борис заявил, что Гусинский и Лужков сфальсифицировали его разговор с Удуговым и теперь используют трагедию взрывов в своих политических целях. Он также обвинил ФСБ в “намеренном обострении” ситуации в Дагестане и в сговоре с ваххабитами. Спецслужбы, сказал он, “не могли не заметить, что исламские радикалы копили силы в Дагестане в течение полутора лет”.
Напомнив о своей собственной миротворческой роли в 1997 году, он призвал к немедленным переговорам с чеченцами, даже с террористами: “Если мы не можем их уничтожить, мы должны с ними разговаривать”.
Но это был глас вопиющего в пустыне. После московских взрывов призывы к отмщению звучали со всех сторон. Даже суперголубь Явлинский призывал к “крупномасштабной операции” в Чечне.