Сашенька

Он проехал две остановки, потом спрыгнул с трамвая возле розового дворца Строгановых и вновь проверил, нет ли «хвоста». «Хвоста» не было, хотя они неизменно его находили. Он миновал колоннаду Казанского собора, где иногда встречался с товарищами после побега из ссылки. Валил густой снег, Менделю постоянно приходилось протирать стекла пенсне. Улица с этими оранжевыми фонариками, освещающими шикарные магазины, с желто-коричневыми фасадами и кривыми сосульками, свисающими с водосточных труб и крыш домов, казалась нарисованной на открытке, но Менделю было не до подобных сравнений. Он видел лишь магазины, принадлежащие кровопийцам: Пассаж с его дорогими костюмами и украшениями; гастроном «Елисеевский», где продавали ветчину, осетрину, торты, устриц, моллюсков, вкусный чай и печенье; лабиринт Гостиного двора, где бородатые купцы в кафтанах продавали антикварные иконы и самовары; канцтовары Трейманна, который выгравировал на писчей бумаге шурина новый баронский герб.

Мендель услышал цокот копыт — двое конных жандармов патрулировали улицу, но они были заняты разговором и его не заметили. Он подождал у окон «Елисеевского», пока они уедут. Потом мимо проехал «роллс-ройс», а навстречу ему двигался «делоне»: возможно, это Цейтлин?

Он добрался до «Европы», где в дверях стояли швейцары в бордовых шинелях и цилиндрах: тут в фойе и ресторане было шпиков на одну квадратную сажень больше, чем в любом другом месте в Европе, — именно поэтому Мендель чувствовал себя в безопасности. Никому и в голову не могло прийти, что беглый ссыльный будет околачиваться в подобном месте. Но на нем было потрепанное, штопаное пальто и шапка, а народ вокруг выхаживал в соболях, сюртуках и гвардейской форме. На него уже косился швейцар — полицейский осведомитель.

Мендель услышал, как по снегу прошуршали сани. Он похромал к двери, выискивая глазами шпиков и филеров. Ничего подозрительного, один сгорбившийся извозчик. Мендель окликнул его и вскарабкался в сани.

— Куда прикажете, барин?

— К Таврическому дворцу.

— Пятьдесят копеек.

— Двадцать.

— Цены на овес снова выросли. Едва свожу концы с концами… Овес, опять овес. Цены растут, война приносит одни беды. Но чем хуже, тем лучше — вот его девиз.

Мендель решил, что извозчик мелкий буржуа, за которым нет будущего, однако в России так мало настоящих пролетариев. Девять из десяти — упрямые, отсталые, жадные и жестокие простолюдины. Ленин, с которым Мендель делил кусок хлеба в Кракове до войны, размышлял над тем, что, если крестьяне не поддержат историческое развитие, им придется ломать хребты.

Мендель был совсем серым от недоедания и недосыпания. Когда ты в бегах, уже не до сна и еды — однако такое существование его полностью устраивало. Нет семьи — но дети его утомляли.

Жениться — ладно, но только на якутке Наташе, таком же преданном товарище, с которой он время от времени встречался.

Привыкнув постоянно перебираться с места на место, он с легкостью мог заснуть на скамье в парке, на полу, на любом диване.

Ленин находился в Швейцарии, почти весь Центральный комитет — Свердлов, Сталин, Каменев — в Сибири, сам Мендель был практически последним из видных деятелей 1905 года, оставшимся на свободе. Но Ленин приказал: «Ты нужен в Петрограде. Беги!» Он выслал Менделю сто рублей на фальшивые документы.

Лишь партия и правое дело имели значение. «Я рыцарь священного Грааля с большим мечом в одной руке и книгой в другой, вооруженный поборник Идеи», — думал Мендель, когда сани подъехали к шикарному желтому фасаду Таврического дворца, где когда-то князь Потемкин давал свои экстравагантные балы в честь Екатерины Великой, а теперь заседала Государственная Дума — сборище болванов — и велись нелепые дебаты. Но пока сани не проехали мимо, Мендель наклонился и похлопал извозчика по плечу.

— Приехали! — Мендель вложил несколько монет извозчику в рукавицу и спрыгнул с саней. Возле ворот Государственной Думы стояли машины с включенными моторами, но Мендель не пошел к дворцу. Он похромал к сторожке у караульного помещения Конногвардейского полка. Старый лимузин с гербом великого князя остановился у ворот и загудел клаксоном. В авто сидели гвардейский офицер и лакей в ливрее.

Выбежал сторож, одновременно кланяясь, застегивая портки и придерживая картуз, и попытался открыть ворота. Мендель огляделся, постучал в грязную дверь сторожки.

Дверь открылась. Румяный швейцар в крестьянской рубахе и пожелтевших подштанниках впустил его в мрачную комнатушку с печью, самоваром и тем спертым воздухом, который царит в помещении, где спит много людей и варятся овощи.

— Ты? — удивился Игорь Верезин. — Я думал, ты на Камчатке.

— В Енисейском крае. Я бежал. — Мендель заметил, что у швейцара лысая, вытянутая голова, похожая на раскаленную докрасна пулю. — Верезин, я умираю с голоду.

— Щи, бородинский хлеб и колбаса. Самовар уже кипит, товарищ.

— Для меня есть сообщения?

— Да, кто-то просунул под дверь газету.

— Значит, сегодня ждем гостей.

Верезин пожал плечами.