Сашенька

Они вышли на крышу, Сашенька угостила Менделя одной из своих сигареток — их золотой фильтр смотрелся совершенно нелепо в сочетании с фуражкой мастерового и грубой кожаной тужуркой.

Они оба наблюдали, как три экипажа с полицейскими в серых шинелях и два автомобиля с жандармами подкатили к подвалу, как прибывшие оцепили здание и выломали дверь.

— Отличная работа, товарищ Песец, — похвалил Мендель. — Ты была права.

Сашенька зарделась от гордости. Она стала теперь настоящим бойцом партии, а не взбалмошной девчонкой из вырождающегося класса.

— Мне продолжать встречаться с Саганом?

Глаза Менделя, увеличенные толстыми стеклами, впились в Сашеньку.

— Я думаю, он в тебя влюбился.

Сашенька засмеялась и покачала головой.

— В меня? Ты, наверное, шутишь. В меняникто не влюбляется. Саган говорит в основном о поэзии. Он хорошо знает свою роль. Он мне помог в ситуации с мам'a, но вел себя сугубо по-деловому. А я большевик, товарищ, я не строю глазки.

— Ну конечно, говорит о поэзии! Не будь наивной, малышка.

— Он запал на тебя!

— Нет! Разумеется, нет! — Сашенька зарделась от смущения.

— Он нам сочувствует, именно поэтому и предупредил о налете.

— Так всегда говорят. Иногда, правда, так и есть, но не очень-то доверяй его штучкам.

Мендель часто переходил на идиш — язык своего детства. Если Ариадна говорила по-русски без всякого акцента, в речи Менделя все еще слышались сильные польско-еврейские интонации.

— Если вы правы насчет его безнравственного поведения, товарищ, тогда я думаю, что нам с Саганом не стоит дальше встречаться. Сегодня утром он прислал мне записку, в которой приглашает покататься на санях за городом. Я, разумеется, отказала, а теперь уж точно не поеду.

— Не будь такой шлимазл [8], Сашенька, — ответил он. — Мне лучше знать, девочка. Не увлекайся буржуазной моралью.

— Тут мы решаем, что нравственно, а что безнравственно. Если партия прикажет тебе вываляться в грязи, ты вываляешься! Если ему так хочется тебя — что ж, это к лучшему.

Сашенька еще больше встревожилась.

— Ты имеешь в виду…

— Поедешь кататься на санях, — раздраженно прогудел он. — Будешь встречаться с этим мерзавцем столько, сколько нужно.

— Но ему необходимо что-то взамен.

— Мы подкинем ему немного сведений — парутройку «лакомых кусочков». Но взамен мы хотим во сто крат больше. Узнай имя предателя, который выдал типографию. Если мы не узнаем, кто это, — вся операция псу под хвост. Партия будет разочарована. И не забывай о бдительности! Вот так!

У Менделя от холода даже губы посинели.

— Давай спускаться, пока мы не превратились в сосульки. Как твоя матушка пережила развод? Я к ней не захожу. Доктор Гемп говорит, что она пребывает и в истерике, и в меланхолии. Она сидит» на броме, опиуме и хлорале. Отец хочет попробовать гипноз.

— А на миссис Льюис он жениться собирается?

— Что-что? — У Сашеньки даже дыхание перехватило.

Ее отец и Лала? О чем он говорит? Но Мендель уже спускался по лестнице.

Над городом вновь тревожно раскатились гудки заводов, но черные крыши скрывали бурлящую внизу, на улицах, ярость.

«Мир действительно сошел с ума», — подумала Сашенька.

28

На следующий день потеплело. На молочном небе солнце и луна подозрительно посматривали друг на друга. Одни облака напоминали двух овечек, другое — барана, пасущегося на заснеженном поле. Все фабрики бастовали.

Сашенька ехала в трамвае в сторону Финляндского вокзала и видела, как от заводов по мостам шли толпы бастующих, — уже третий день не утихали забастовки из-за хлеба. Выступления начались в четверг, в Международный женский день, и с тех пор неуклонно набирали силу.

— Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!

— Толпы демонстрантов размахивали красными флагами, и пение прерывалось возгласами: — Долой самодержавие! Хлеба и мира!

Казаки попытались повернуть их у Александровского моста, но как можно остановить десятки тысяч голодных людей? Сашенька видела, как женщины в крестьянских платках били витрины «Елисеевского», бакалеи на Невском, набирали себе еды: «Наши мужья гибнут на фронте! Хлеба нам! Наши дети пухнут с голоду!»

На углу улицы сидел мальчишка с гармошкой и пел «Позабыт, позаброшен» — на улицах теперь было много беспризорников с раздутыми от голода животами.

Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,
Я остался сиротою, счастья-доли мне нет.
Ох, умру я, умру я, похоронят меня,
И никто не узнает, где могилка моя.
И никто не узнает, и никто не придет,
Только раннею весною соловей пропоет…

Сашенька дала мальчику деньги и красную листовку.

— После революции, — сказала она, — у вас будет хлеб, вы станете хозяевами; читай Маркса и все поймешь. Начни с «Капитала», а потом…

Но мальчишка унесся прочь. На сегодня партия не дала Сашеньке особых поручений. Чуть свет она заглянула к Шляпникову на Широкую.