"Сашина философия" и другие рассказы

Архитектор нацепил передник, включил кухонный телевизор и под его бухтение принялся за посуду. Попутно решил успеть приготовить праздничный ужин. Стер со стола и водрузил на него вазу с цветами и «шампанскую бутыль». По ящику пищала Степаненко. Что-то прикольное рассказывала про то, какие мужики «козлы». «Совсем не осталось мужиков, — говорит, — ниче не могут. Нам — бабам — надо все самим. Власть надо брать, чтобы управлять этими олухами». Зал задорно ржал, и архитектор хихикнул. Пока на сковородке грелось масло, он выскочил на площадку, вынес мусор. Вернулся к плите и ощутил такое приятное, привычное, как кухня снимает дневную усталость. Пока на сковороде шкворчало мясо, быстренько покрошил салат. В телевизоре Петросян смешно выпучил глаза. «Теща, — говорит, — моя — змея! Я, — говорит, — приползаю с работы, а она на меня шипит! А жена, — говорит, — ударница! Скалкой ударяет, когда мы с мужуками…» Зал гогочет, и архитектору от его рожи смешно. Он протер фужеры, расстелил на столе свежие салфетки и позвал девчонок к столу. Когда вся семья уселась, по телеку ведущий отчеканил тост: «За милых, ласковых, красивых, на которых держится весь дом, без которых нам — мужикам — не прожить и дня!» Красиво до слез. Грех не выпить.

После ужина дочка чмокнула маму и побежала спать. Архитектор убрал со стола посуду, нарядился снова в передник и встал к раковине. Жена поставила перед собой пепельницу, закурила. Телевизор выключили. В воцарившейся тишине под баюкающее журчание воды архитектор услышал: «И где только тебя носит целыми днями? Даже в такой праздник с нами не можешь побыть? Я тут со скуки умираю, сижу одна, как дура. — Она выдерживает паузу, закуривает вторую. — Да все вы мужики одинаковые. Точно Степаненко сказала — козлы».

Он домыл последнюю тарелку и сел напротив нее. На то, чтобы оправдываться, уже не было сил, и голова плохо соображала. «Надо бы попытаться выспаться, а еще рубашку нужно простирнуть». В пепельнице дотлевает второй окурок.

Завтра на работе опять аврал. Архитектор подпирает голову руками, и глаза начинают слипаться. Мерещится работа. Завал полный. Нужно придумать и спроектировать детскую площадку в «Крутом квартале», не обычную, а в авангардном стиле. Было бы проще, если б, как всегда, ну, карусельки там, разные фигурки-скульптурки, а с авангардом — ну никак. «Дернуло же меня еще и дизайнерскую ставку захапать! Все денег мало». Сроки горят… Перед глазами лицо жены. Оно вдруг вытягивается, обрастает бородой. Ба, да это же начальник! «Сроки!!! Неустойку я, что ли, платить буду?!» Архитектор поежился.

Очнулся от резкого звона: хрустальная пепельница под окурками треснула пополам и развалилась. Жена уныло смотрит на нее и молчит. Глаза от тишины опять слипаются, голова тяжелеет. Мерещатся авангардные находки, те, что уже вычерчены: буратино с пулеметом вместо носа, Кот в сапогах, заглатывающий компьютерную мышь… Этого мало. Помнится, в институте препод по «истории ис кустов» учил, что художник, если он настоящий, должен сам прожить то, что он собирается изваять. Но как же прожить детскую развлекалку, да еще и по-авангардному?! Тупик.

Почти в смятении он приоткрывает глаза и… прозревает: жена о чем-то скорбит над пепельницей. Ну точно как пушкинская старуха над разбитым корытом! Оригинально. Главное, так современно! Уже мерещится эта композиция там, на площадке: молодая, красивая, смертельно скорбящая старуха, а перед ней разбитая пепельница…

Но тут он снова пробуждается от встряски — жена толкает: «Спишь, соня? Так ты ни на что не годен. Я пошла в спальню, устала что-то… Никакого от тебя толку… Все вы одинаковые».

Обида? Не до обид теперь, когда начальство неустойкой стращает. Мысль о своей творческой находке забивает все. Много непонятного. Как это все решить? Нужно ведь все это прожить, чтобы было по-настоящему, как в сюжете.

— Ничего, и с модернами справимся, не такие глыбы сворачивали. Побываем в этой авангардной сказочке… завтра…

Перед тем как отправиться спать он кладет в свой портфель ключи от красненькой машинки, документы на нее и визитку с телефонами автосалона. «Она еще без пробега, попробую-ка завтра вернуть, а вечером все и срисуем, с натуры. Господи, стыдно-то как! Какой же я козел!»

Короткая сирень

Раньше, совсем недавно, сельское солнце сияло на церковные руины. Его тепло питало травку, которая покрывала купол, своды и карнизы. А теперь в лучах весеннего светила над храмом дрожит золотом крест. Возрождаемся, однако. Блики от креста золотят майские окрестности. И не захочешь — залюбуешься, будь ты хоть атеист-разатеист. Вхожу в церковный двор, улыбаюсь.

В тени сирени давит лавочку своими пономарскими костями Алексей Семенович. Грустный сегодня, а на дворе-то — Светлая!

— Христос Воскресе, Семеныч!

Он слабо улыбнулся, ответил по уставу, как положено, и взял благословение. Интересуюсь, откуда к нему пришла грусть в такие-то святые дни. Поста будто не хватило напечалиться?