Сашок

– Да не Горыныч то был, в грозу он не летает, – убеждал тебя дядька. – Крылья у гада непромокаемые, как у твоего папаньки офицерский плащ, но боится Змей в гром от молний загорятся. Крылья-то перепончатые, как у уток лапки. Засыпай, малёк.

Бабушка хлопотала у печи, Нахимов и Вован перебрались в светлицу, сидели у окна. Протрезвевший бригадир курил.

– Парашюты. Должно быть, учения… ночные. На Бельское озеро садятся. В Борках пополнение: к танковому десантный полк стал… А слетайте, пацанва, на гору к руинам, поглядите с близи. Сдаётся, светится там что-то, а скоро дояркам мимо на ферму идти. Может, какой парашют ветром занесло, Васятка и принял за Горыныча.

– К Авдотье свернёте, две пачки соли пусть даст, – попросила из передней бабушка. – Вовка, не возвращайся, дядьку к деду Лухмею прогоню. До дому идти нашего моряка не допросишься, когда знает, что этот брехун брагу намедни укрыл.

Под утро уже, Сашок к тебе спать с бочка пристраивался, ты проснулся:

– Дрожишь.

– Нахимова к деду Лухмею под дождём волок, после в погребе бабушке помогал мясо солить.

Шептались:

– Всё ещё веришь в то, что в развалины сел Змей Горыныч?

– Я так подумал, а то был… Нахимов говорил… парашют.

– А парашютиста видел?

– Парашютиста?.. Один парашют. Чёрный. Страшный такой.

Сашок поднялся, прошлёпал к печи за угольком, спрыгнул с настила на земляной пол и вытер с тёса твой рисунок "хата с бабой Верой и коровой Мушкой".

– А шлёпай сюда, нарисуй… Трусишь?

– Нет. Зачем рисовать, вот таким был, – указал ты на юлу, сброшенную с подушки на пол в момент, когда напугался увиденным в окне. – Только без ручки.

– Эх, малёк, парашютистов ты не видал, – чёркал Сашок углём по тёсу. – Купол не чёрный, а белый. Небо за молокозаводом закатное, без туч, вот потому купол и видится чёрным. Со стропами… такими вот. Парашютиста, говоришь, не заметил… Выходит неправ Нахимов… Горыныч то был. У-ууу.

– А говорил, в грозу не летает, – обидевшись, нырнул ты с головой под одеяло.

– Самый главный и страшный – с пятью головами – тот летает. Приземлялся к тебе боком, потому крыльев ты и не различил.

– А головы? Их пять?

– В себя втянул, как твоя черепашка, чтобы шеи об разбитые острые кирпичи не поранить.

– А хвост? Не было хвоста.

– Ясно дело, поджал под себя… как деда Лухмея Дружок, когда трусит. На хвост Горыныч и сел.

– Ты с Вованом бегал, сидит?

– Ну, ты даёшь. Он же змей, нора у него там. Заполз, и нет… Ладно, вру я. Про Змея Горыныча сказки рассказываю, чтобы засыпал поскорее. Тебе почудилось, в зеркале и не такое привидится. Спроси Клавок. Суженый. Ну, кто такой тебе рано знать.

– Правда?

– Спи. Бабушка управилась, погреб, слышишь, закрывает. Без сна на ферму пойдёт. А мне не вставать к выгону: нет у нас теперь Мушки, молокосос.

– Дай сюда юлу.

– Держи, – подал с пола дядька игрушку. – Про чёрный парашют забудь, засмеют.

И ты забыл. Но знаешь, сегодня достоверно известно, что в 30-40-вые годы Германия проводила интенсивные работы по созданию дискообразных летательных аппаратов с нетрадиционным способом создания подъёмной силы. Неспроста, должно быть, после войны в 50-тые годы юла была самой популярной игрушкой. Первые самые делали штампованными из металла и с красной или жёлтой по стыку двух конусов каймой – будто здесь огнями светится. А появились позже пластмассовые, те уже стали с явными фонарями и прожекторами, даже продавались с лампочками горевшими от батарейки.

Два лета подряд ты не гостил у бабушки в Голубицах. Одно проболел желтухой, другим – в солдатских лагерях пробыл. А осенью 52-го года собирались к отъезду: отца твоего служить перевели в Дальневосточный округ. Попрощаться пришла бабушка, из города приехала тётя Лида с дочкой Натахой. Сашок из Голубиц не явился, болел. Пригласили соседей, молоденьких лейтенанта и жену его. Совсем ещё девчонка, та не отпускала от себя близняшек, твоих сестёр. За столом бабушка рассказала, как разнесли руины молокозавода.

– Солдатики-сапёры борковские прибыли, учёные из Ленинграда наехали. Всё излазили. Объявили, мин и… этих… как их… всё забываю. А, а-но-малий. Аномалий нет. И пачалось. В два дня бы растащили, да кладка – ломом и с трёх замахов не сколешь. Нахимов и дед Лухмей прикатили дубовый чурбан с наковальней, хотели бетона из фундамента накрошить, да где там. А предупреждала, – повернулась бабушка к молодожёнам, – пупка не надрывать, знаю ту крепость, опалубницей поработала на той стройке, еще до войны. Немцы строили. Надёжно, как себе.

Сашка ругала:

– Ни кирпичика не взял. Сама наносила погреб обложить, так обменял в Белом на вагонку. Доска гнилая, а кирпич из Германии завезён, вечный.