Сатанинская пристань

У меня слегка кружилась голова, я повернулся к матери и тут увидел, что поверх пурпурного вдовьего платья на ней была белая свадебная накидка.

– Месть – святой долг, – сказала мать и поцеловала Валька. – Твой живой отец – я хочу сказать, твой новый отец – полагает, что тебе следует сегодня же отомстить за своего отца – я имею в виду, за убитого отца. За прежнего. Думаю, что он прав, хотя можно было бы это сделать и после сна, на свежую голову.

– Да, сынок, я считаю именно так, – сказал Валек. – И с сегодняшней ночи, поскольку теперь я – твой отец, ты должен слушаться меня во всем.

– Пусть побудет один, – сказала мать и снова поцеловала гвардейца. – Ему следует побыть одному и собраться с силами. Он сделает все, что нужно.

Они отошли в сторону. Придя в себя от неожиданности, я начал думать о том, чего же от меня хотят. Сыновний долг, о котором толковал Валек, заключался в том, что мне следовало сейчас же отправиться на Центральный Рынок или в Залесье и убить кого-нибудь из тамошних жителей. Мать, правда, сказала, что это не так спешно. Но идти туда мне придется. Я должен был исполнить этот долг сразу же, как только нашел тело отца. И на костре, вместе с ним, должна была сгореть голова искупительной жертвы.

Огонь давно скрыл тело отца. Глядя в ярко-желтые, пляшущие языки, я почувствовал, что сейчас не удержусь и расплачусь, и все увидят мои слезы. Мне вдруг показалось, что собравшиеся смотрят не на костер, а на меня, и ждут. Гвардейцы, мать, новый отец. И, конечно же, экстрасенс – чтобы, едва заметив слезы, произнести ритуальное проклятие. Нет греха страшнее, чем слезы на погребении.

Костер догорел. Все, кто был во дворе, потянулись в дом, на женскую половину. Уже светало, и с первыми лучами солнца должно было начаться свадебное пиршество.

Ко мне подошел один из гвардейцев.

– На, – он протянул мне какой-то предмет. – Возьми. Валек велел передать. Сказал, что дарит. Очень надежная вещь.

Он ушел следом за всеми. Я бесцельно вертел в руках очень надежную вещь – маленький пистолет с рифленной рукояткой и коротким стволом. Новый отец напоминал о долге.

9

Я шел пустою улицей и плакал. Я думал о том, что никому это не нужно, и все этим занимаются. Что один из солдат, пивших давеча в баре, сейчас вытирает с меча кровь моего отца или чистит ствол автомата. А может быть, сам лежит с распоротым животом где-нибудь на Малофонтанной или превращается в каком-то дворе в горький дым. И что у того человека, возможно, тоже есть сын, который не смог удержать слез и убежал из дома на улицу, чтобы тайком поплакать.

И тут я остановился, и слезы мои мгновенно высохли. Скорее всего, он вышел не для того, чтобы поплакать. Он вышел для того, чтобы исполнить сыновний долг. Он идет теперь в нашу сторону так же, как я – к Центральному Рынку.

Я отчаянно замотал головой и снова замер. Мне вдруг явственно представилась картина смерти моего отца. Я видел все так, будто это происходит сейчас, здесь, перед моими глазами. Я видел, как копье пробивает отцовский щит, щит отлетает в сторону, и вслед за этим длинный меч вспарывает панцирь и вонзается в незащищенную грудь. Отец падает, на его искривленных губах выступает кровавая пена, и скрюченные пальцы его хватают с земли пригоршни сухой пыли. А убийца поворачивается ко мне, на его лице виден животный ужас. И точно такой же ужас испытываю я, узнав в убийце дядю Моей Девушки.

Этого не могло быть. Этого п р о с т о не могло быть. Тогда, у столбов, ожидая окончания сражения, я не видел и не хотел видеть ничьих лиц, почему же сейчас лицо убийцы представилось мне именно таким?

Пистолет неприятной тяжестью лежал в кармане.

Идти туда? Или ждать здесь его?

Или ее.

Мою Девушку.

У меня закружилась голова.

Конечно, именно ее я должен убить. Именно ее я должен сегодня встретить.

Я медленно тронулся с места. Солнце уже поднялось довольно высоко, но мне казалось, что оно освещает только то, что остается за спиной. Впереди, там, куда я иду, по-прежнему клубится тьма.

Шаги мои становились быстрее, я бежал, сначала медленно, потом все быстрее, мне не хватало воздуха, я глотал его широко раскрытым ртом, и это продолжалось до тех пор, пока я не споткнулся о чьи-то ноги.

Человек вскочил и выругался. Я пробормотал какие-то извинения. Человек спросил:

– Что-то стряслось?

Я все не мог отдышаться. Он положил руку мне на плечо и снова спросил:

– У тебя что-то стряслось? Тебе нужна помощь?

Я поднял голову и посмотрел на него. Он мне не понравился. У него было длинное лошадиное лицо и редкие свалявшиеся волосы.

– Нет, – сказал я. – Мне не нужна помощь.

Одежда у него была подстать внешности – рванье неопределенного цвета.

– По-моему, ты плакал, – он покачал головой. – Видимо, с тобой случилось несчастье.

Я испугался. Не хватало, чтобы этот урод сейчас произнес ритуальное проклятье. Он открыл рот, и я судорожно сжал рифленную рукоятку пистолета. Но он сказал с виноватой улыбкой:

– Прости, я не то имел в виду... Давай-ка присядем, а?