Сатанинские стихи

Его лицо. В действительности, уменьшенное до натуральной величины, помещенное среди простых смертных, оно выглядело на удивление незвездным. Низко опущенные веки придавали ему истощенный вид. Было также что-то грубое в его носе, рот был слишком мясистым, чтобы казаться сильным, уши топорщились подобно молодому, шишковатому джекфруту.[128] Совершенно обыкновенное лицо, совершенно чувственный облик. На котором в последнее время можно было разглядеть швы, полученные в недавней, почти фатальной болезни. И все же, несмотря на грубость и истощенность, это лицо было неразрывно проникнуто святостью, совершенством, изяществом: материал Бога. О вкусах не спорят. В любом случае, Вы согласитесь, что для такого актера (может быть, для любого актера, и даже для Чамчи, но более всего для Фаришты) иметь в голове тараканов[129] насчет аватар,[130] как у многоликого Вишну,[131] не слишком удивительно. Возрождение: оно — тоже материал Бога.

Или, быть может… не всегда. Есть также светские перевоплощения. Джибрил Фаришта родился под именем Исмаил Наджмуддин в Пуне,[132] Британской Пуне на задворках империи, задолго до Пуны Раджниша[133] и прочих (Пуна, Вадодара,[134] Мумбаи;[135] — даже города могут менять имена в наши дни). Исмаил — в честь ребенка, которого собирался принести в жертву Ибрахим,[136] и Наджмуддин — звезда веры; он оставил свое настоящее имя, приняв ангельское.

Позднее, когда самолет Бостан оказался во власти угонщиков и пассажиры, опасаясь за будущее, мысленно возвращались в прошлое, Джибрил доверился Саладину Чамче, что выбор псевдонима был способом оказать почтение своей покойной матери, — моей маммиджи,[137] Салли-Вилли, моей единственной и неповторимой Маме — и только, потому как кто еще мог затеять эти ангельские делишки, она называла меня фариштой, своим личным ангелом: потому, наверное, что я был чертовски сладок, веришь ты или нет, я был хорош, как чертово золото.[138]

Пуна не смогла удержать его; в младенчестве он был передан на воспитание городу-сучке, и это стало его первой миграцией; его отец получил работу среди быстроногих вдохновителей будущего кресельного квартета — разносчиков ленчей, или бомбейских даббаваллас.[139] И Исмаил-фаришта, в свои тринадцать, последовал по стопам отца.

Джибрил, пленник борта АI-420, погрузился в прощальные рапсодии,[140] направив на Чамчу блеск своих глаз и раскрывая ему секреты кодовых систем бомбейских бегунов (черная свастика красный круг желтые точки-тире), мысленно пробегая всю дистанцию от дома до офисного стола; эта невероятная система позволяла двум тысячам даббаваллас ежедневно разносить более ста тысяч судков с завтраком, и даже в плохой день, Вилли, задерживались, может быть, всего лишь пятнадцать ленчей; большинство из нас были неграмотны, но нашей подписью был наш тайный язык.

Бостан кружил над Лондоном, бандиты патрулировали проходы, и свет на пассажирских местах был выключен, но энергия Джибрила освещала мрак. По грязному киноэкрану (на котором прежде крылатая неизбежность Уолтера Мэтью сталкивалась печально с эфирной вездесущностью Голди Хоун[141]) теперь скользили тени, рожденные ностальгией заложников, и наиболее острыми были воспоминания этого тщедушного подростка, Исмаила Наджмуддина, мамочкиного ангела в кепке с портретом Ганди,[142] разносящего тиффины[143] по городу. Молодой даббавалла привычно проносился сквозь сумрачные толпы, представьте, Вилли, картину: тридцать-сорок тиффинов на длинном деревянном подносе на Вашей голове, и когда электричка останавливается, у Вас есть, наверное, минута, чтобы протиснуться внутрь или наружу, а затем бежать по улицам и квартирам, яар, проскакивать между грузовиками автобусами мотоциклами велосипедами и прочим, раз-два, раз-два, ленч, ленч, даббы нужно нести, и сквозь муссон,[144] срезая дорогу по железнодорожному полотну, если ломался поезд, и по пояс в воде на какой-нибудь затопленной улице, и были банды, Салат-баба, правда, организованные банды дабба-воров, это был голодный город, скажу я тебе, бэби, но мы могли работать всегда, мы были везде, знали все, чтобы избегнуть глаз и ушей грабителей, мы никогда не обращались ни к какой полиции, мы заботились о себе сами.