Сатанинские стихи

— В романе «Der Steppenwolf» [§]… — начал он, но Нервин не мог больше терпеть.

— Основным требованием, — объявил он, — нужно принять идеологическое рассмотрение ситуации.

Это заставило всех замолчать.

— Если объективно, — сказал Джоши с лёгкой виноватой улыбкой, — что здесь произошло? А: Неправомерный арест, запугивание, насилие. Два: Нелегальное задержание, неизвестные медицинские эксперименты в больнице, — здесь раздался ропот согласия: воспоминания об интравагинальных осмотрах, скандалах с «Depo-Provera», неправомочных послеродовых стерилизациях и, далее в прошлое, нашумевшем наркодемпинге Третьего мира [706] всплыли в памяти всех присутствующих, имеющих представление о сущности инсинуаций докладчика (ибо то, чему ты веришь, зависит от того, что ты видел: не только зримого, но хотя бы того, к рассмотрению чего ты готов; и, в конце концов, надо ж как-нибудь объяснить рога и копыта!); что-то могло случиться в этом охраняемом медицинском приюте. — И, в-третьих, — продолжал Нервин, — психологическая травма, потеря самоосознания, недееспособность. Мы видели всё это прежде.

Никто не спорил, даже Хинд; были некоторые истины, против которых нельзя было возразить.

— Идеологически, — произнёс Нервин, — я отказываюсь принимать позицию потерпевшего. Несомненно, он потерпел, но мы знаем, что за любое преследование властями частично ответственен и преследуемый; наше пассивное содействие делает возможными такие преступления.

После чего, отчитав собрание за постыдную покорность, он попросил Суфьяна предоставить небольшую, свободную сейчас чердачную комнатку, и Суфьян, в свою очередь, сражённый чувством солидарности и вины, потребовал единственный пенни за аренду. Хинд, правда, твердила: «Теперь я знаю, что мир безумен, раз дьявол становится гостем в моём доме», — но она делала это сквозь зубы, и никто, кроме Мишалы, её старшей дочери, не слышал её бормотаний.

Суфьян, следуя пожеланиям своей младшей дочери, поднялся туда, где Чамча, укутавшись в его одеяло, хлебал огромные количества непревзойдённого Хиндиного йахни с курицей, присел на корточки и обнял несчастного, не перестающего мелко дрожать.

— Здесь для тебя самое лучшее место, — обратился он к Саладину таким тоном, словно разговаривал с дурачком или маленьким ребёнком. — Где ещё ты сможешь исцелить свои раны и восстановить здоровье? Где, как не здесь, с нами, среди своего народа, среди существ своей породы?

Только оставшись в одиночестве своей чердачной комнатушки, из последних сил ответил Саладин Чамча на риторический вопрос Суфьяна.

— Я — не ваш вид, — отчётливо бросил он в ночь. — Вы — не мой народ. Я полжизни потратил на то, чтобы уйти от вас.

*

Сердце у него начало пошаливать, колотиться и останавливаться, будто бы тоже требовало преображения в некую новую, дьявольскую форму, сменив на сложную непредсказуемость барабанных импровизаций [707] свои прежние метрономичные биения. Лёжа без сна в узкой постели, непрестанно дёргаясь, ворочаясь и путаясь оттого рожками в простынях и наволочках, он перенёс возобновление коронарной эксцентричности со своего рода фаталистическим принятием: если всё остальное, то почему бы не это тоже? Бадумбум, — шагало сердце, и тело его сотрясалось. Думбумбадумай о смерти. Смотри, а то ведь я действительно устрою её тебе[708]. Да: это был Ад, именно так. Лондон-Сити, превратившийся в Джаханнам, Геенну, Муспельхейм [709].

Страдают ли черти в Аду? Разве не сами они там с вилами?

Сквозь слуховое окошко настойчиво капает вода. Снаружи, в предательском городе, наступает оттепель, придавая улицам ненадёжную консистенцию влажного картона. Неторопливые массы белизны соскальзывают по наклонному шиферу крыш. Шины гружёных фургонов морщинят слякоть. Первый свет; и начинается шествие рассвета: рокот отбойных молотков; щебетание сигнализаций; гудение колёсных тварей, сталкивающихся на углах; глубокий треск огромного оливково-зелёного мусоровоза; крик радиоголосов из деревянной колыбели художника, цепляющейся за верхний ярус Свободного дома [710], рёв пробудившегося великого джаггернаута, мчащегося с головокружительной скоростью вниз по этой длинной, но узкой дорожке. Из-под земли доносятся толчки, обозначающие прохождение гигантских подземных червей [711], пожирающих и изрыгающих людей, а с небес — стрекотание вертолётов и визг проносящихся в вышине сверкающих птиц.

Солнце поднимается, разворачивая туманный город подобно подарку. Саладин Чамча спит.