Сатанинские стихи

И другие чудовища, тоже не менее реальные, чем злодеи из жёлтой прессы: деньги, власть, секс, смерть, любовь. Ангелы и бесы — кому они нужны? «К чему демоны, если сам человек — демон?» — спросил его «последний чёрт» Нобелевского лауреата Зингера на своём чердаке в Тишевице^{1138}. На что чувство равновесия Чамчи, его стремление тщательно-взвесить-все-за-и-против, порывалось добавить: «И к чему ангелы, если человек — и ангел тоже?» (А как иначе объяснить, например, картины Леонардо? Действительно ли Моцарт был Вельзевулом в напудренном парике?) Но, следовало признать (и это была его изначальная точка зрения), события этого времени не требовали никаких дьявольских объяснений.

*

Я не говорю ничего. Не просите, чтобы я прояснил всё тем или иным образом; время откровений давно минуло. Правила Творения обворожительно ясны: ты создаёшь нечто, ты делаешь его таким-то и таким-то, а потом позволяешь ему катиться самому собой. Какое удовольствие постоянно вмешиваться, дабы делать намёки, изменять законы, назначать поединки? Ладно, я достаточно самоуправствовал доныне, и я не собираюсь всё портить теперь. Не думайте, что мне не хотелось пободаться; случалось, нередко. И порой я действительно делал это. Я сидел на кровати Аллилуйи Конус и разговаривал с суперзвездой, Джабраилом. Упарвала или Ничайвала, хотел он знать, и я не просветил его; разумеется, я не собираюсь трепаться о таких вещах и с этим запутавшимся Чамчей.

Теперь я удаляюсь. Человек отходит ко сну.

*

Его возрождённый, неоперившийся, по-прежнему склонный к ошибкам оптимизм труднее всего было поддерживать ночью; ибо ночью иномировые рога и копыта было не так легко отрицать. Проблема также заключалась в двух женщинах, начавших частенько наведываться в его сновидения. Первая — в этом тяжело было признаться даже самому себе — оказалась никем иным, как девчонкой из Шаандаара, его лояльной союзницей в те кошмарные времена, которые он теперь столь настойчиво пытался укрыть за пеленой банальности и тумана, любительницей боевых искусств, любовницей Ханифа Джонсона, Мишалой Суфьян.

Второй — которую он оставил в Бомбее с ножом своего отъезда, вонзённым ей в сердце, и которая должна была до сих пор считать его мёртвым — была Зини Вакиль.

*

На нервозность Нервина Джоши, узнавшего, что Саладин Чамча вернулся в человеческом облике, повторно заняв верхние этажи дома в Ноттинг-хилле, было страшно смотреть, и она раздражала Памелу больше, чем та смогла бы сказать. В первую ночь — она решила не сообщать ему, пока они благополучно не очутились в постели — он подскочил, услышав эту новость, на добрых три фута, покинул кровать и встал на бледно-синем ковре, абсолютно голый и дрожащий, с большим пальцем во рту.

— Вернись сюда и прекрати свои глупости, — скомандовала она, но он дико замотал головой и вытащил изо рта палец ровно настолько, чтобы промямлить:

— Но ведь он здесь! В этом доме! Тогда как же я…?

После чего схватил в охапку свою одежду и сбежал с глаз долой; она услышала шум и грохот, свидетельствующий о том, что его ботинки — вероятно, вместе с ним самим — упали с лестницы.

— Замечательно, — крикнула она ему вслед. — Цыплёнок, шею сломаешь!

Несколькими минутами спустя, однако, Саладин был посещён пурпурнолицей фигурой своей отчуждённой и бритоголовой жены, процедившей сквозь плотно сжатые зубы:

— Эн Джей стоит на улице. Проклятый дурень говорит, что не может войти, пока ты не скажешь, что с тобой всё в порядке.

Она, как обычно, пила. Чамча, весьма удивлённый, торопливо выпалил:

— А как насчёт тебя, ты хочешь, чтобы он вошёл?

Для Памелы это было подобно соли, втираемой в рану. Сменив цвет лица на ещё более глубокий оттенок пунцового, она кивнула с оскорблённой свирепостью. Да.

Итак, в первую ночь своего пребывания дома Саладин Чамча вышел («Эй, hombre! С тобой действительно всё в порядке?» — в ужасе поприветствовал его Нервин, деланно хлопая в ладоши, дабы скрыть свой страх) и убедил любовника свой жены разделить с нею постель. Затем он ретировался наверх, ибо унижение теперь мешали Нервину войти в дом, покуда Чамча благополучно не удалился с его пути.

— Каков человечище! — плакался Нервин в жилетку Памелы. — Он принц, святой!

— Если ты не заткнёшься, — на грани истерики предупредила Памела Чамча, — я, блядь, пса на тебя натравлю.

*

Долгое время Нервин находил присутствие Чамчи отвлекающим, рассматривая его (или демонстрируя это своим поведением) как грозную тень, нуждающуюся в непрестанном умиротворении. Готовя еду Памеле (он оказался, к её несказанному удивлению и облегчению, настоящим шеф-поваром Моголов), он настойчиво выяснял у Чамчи, не желает ли тот присоединиться к ним, а когда Саладин возражал, отправлял ему поднос, объясняя Памеле, что поступить иначе будет невежливо и даже провокационно.

— Посмотри, что он позволяет под своей собственной крышей! Он — гигант; самое меньшее, что мы можем для него сделать — это проявлять хорошие манеры.