Сатанинские стихи

Следует сказать, что никто — ни Алли, ни Джабраил, ни даже профессионалы телефонного прослушивания, которых они пригласили — так и не смог заподозрить, что все звонки являются делом рук единственного человека; но для Саладина Чамчи, некогда известного (хотя и в узких кругах специалистов) как Человек Тысячи Голосов, такой обман был делом нехитрым, совершенно лишённым усилий или риска. Всего-то и пришлось, что выбрать (из своих тысячи и одного голосов) общее количество не более тридцати девяти.

Когда отвечала Алли, она слышала неизвестных мужчин, мурлычущих на ухо её сокровенные тайны: незнакомцев, которые, казалось, знали самые дальние закоулки её тела, безликих тварей, свидетельствующих о том, что на опыте узнали её избранные предпочтения среди бесчисленных форм любви; и когда началось расследование звонков, её возмущение выросло, ибо теперь она не могла просто пригласить к телефону кого-то другого, но была вынуждена стоять и слушать, с жаром, нахлынувших на лицо, и холодом, бегущим вдоль позвоночника, старательно предпринимая попытки (так ни разу и не сработавшие) продлить разговор.

Джабраил тоже получил свою долю голосов: высокомерное хвастовство байроновских^{1265} аристократов поиметь «покорившую Эверест», глумление беспризорников, елейные высказывания голосов лучших друзей, в которых мешались предупреждения и лживые соболезнования, будь мудрее, как же глупо ты себя ведёшь, ты же знаешь, что всё, что ей нужно — это кое-что у тебя в штанах, ты бедный идиот, послушай старого друга. Но один голос выделялся среди остальных: высокий, проникновенный голос поэта, один из первых голосов, услышанных Джабраилом, и тот, что глубже всех отзывался у него под кожей; голос, говорящий исключительно рифмами, читающий строки дурных стишков подчёркнутой наивности, даже невинности, так сильно контрастирующей с мастурбаторной грубостью большинства других звонящих, что Джабраил скоро стал думать о нём как о самом коварном и угрожающем из всех.

Чай люблю, люблю я кофе,
Полон я к тебе любовью.

Расскажите ей это, сорвался голос, и трубку повесили. В другой раз он вернулся с другими песенками:

Чище льда и мягче хлеба,
Ты — моё Седьмое Небо.

Передайте ей это послание тоже; будьте так любезны. Было что-то демоническое^{1266}, решил Джабраил, что-то глубоко безнравственное в продажной клоаке этих открыточных тум-ти-тум.

Сто блюдей на кухне этой,
Но тебя вкуснее нету^{1267}

.

А… Я… Я… Джабраил с отвращением и страхом ударил по рычагу; и содрогнулся. После этого стихотворец на некоторое время перестал звонить; но именно этого голоса стал ждать Джабраил, боясь его нового появления, понимая, по всей видимости, на некоем подсознательном уровне, что это инфернальное, искреннее зло погубит его навсегда.

*

Но — о, как легко это, оказывается, было! Как уютно зло, поселившееся в этих податливых, бесконечно гибких голосовых связках, этих ниточках кукловода! Как ровно несётся оно по высоким проводам телефонной сети, балансируя, как босой канатоходец; как безо всяких сомнений входит оно в контакт с жертвами, столь же уверенное в своём эффекте, как красивый мужчина — в изысканности костюма! И как тщательно дожидалось оно своего часа, посылая вперёд себя голоса, но голоса, демонстрирующие изящество кульбитов — в том числе и Саладину, осознавшему особые возможности дурных стишков: глубокие голоса и голоса писклявые, медленные, торопливые, грустные и весёлые, источающие агрессию и застенчивые. Один за одним сочились они в уши Джабраила, ослабляя его связь с реальным миром, затягивая постепенно в свою обманчивую сеть, чтоб мало-помалу бесстыжие, выдуманные женщины затмили реальную женщину, словно мутная зелёная плёнка, и, несмотря на все свои заверения в обратном, он стал убегать от неё; а затем пришло время для возвращения коротеньких сатанинских стишков, сделавших его безумцем.

*

Синяя фиалка, розовая роза,
Даже мёд не слаще губ твоих морозных.

Передайте это. Он вернулся, такой же невинный, как прежде, порождая беспорядочную суматоху бабочек в закрученных узлом внутренностях Джабраила. После этого рифмы стали тяжёлыми и быстрыми. На них налипла грязь школьного стадиона:

По мосту при непогоде
Голышом она проходит;
В лужах Лестерская площадь^{1268}

;Там она трусы полощет;
или, раз или два, ритм спортивных болельщиков:
Факермейкер, фейерверкер,
Сис! Бум! Бах!
Аллилуйя! Аллилуйя!
Рах! Рах! Рах!^{1269}