Сатанисты ХХ века

- Не сомневаясь ни минуты в том, - закончил прокурор, - что вы, господа присяжные заседатели, отвергнете все попытки превратить дело Ольги Бельской в “масонское дело”, я всё же попросил бы вас о некотором снисхождении к убийце несчастного молодого учёного. Мы знаем, что любовь вооружила её руку и что ревность её была вызвана несчастным стечением обстоятельств. Хотя следствию и не удалось разыскать женщину, с которой ужинал профессор Гроссе, но обстановка этого ужина достаточно ясно говорила о её близких, слишком близких отношениях к молодому учёному, пользовавшемуся, как известно, особенным успехом у женщин. Не трудно представить себе душевное состояние молодой избалованной поклонениями артистки, мнящей себя любимой и находящей того, кто всего несколько часов назад клялся ей в вечной любви, прося быть его женой, находящей этого, к тому же горячо любимого человека, в обществе другой женщины… Оскорблено было не только самолюбие, но и сердце страстной и гордой женщины. Ревность и негодование слились в одно непреодолимое желание отомстить изменнику, и несчастная отомстила! Лучшей защитой было бы для неё полное и искреннее признание, на которое несомненно ответило бы столь же полное снисхождение всех, знающих, что такое любовь и ревность… Но, к сожалению, подсудимая предпочла другую систему защиты… Но даже то, что она имела силу выполнить её, с железной последовательностью решившись устроить обстановку самоубийства, не должно делать её чудовищем в ваших глазах, господа присяжные… Всепоглощающая страсть могла поддержать женщину в первые минуты. Но настал час, когда фиктивная сила возбуждения погасла, когда совесть проснулась при виде тела убитого, когда изнасилованные неженским умом и неженской энергией женские нервы надорвались, и железная воля подсудимой не могла помешать обмороку, предавшему преступницу в руки правосудия… Высшая справедливость сказалась в этом обмороке! Божественная справедливость, не оставляющая безнаказанным ни одного убийства со времен первого братоубийцы - Каина! Но за своё преступление несчастная молодая женщина уже понесла кару, тягчайшую, чем те, которые находятся в распоряжении земных судей. Взгляните на её изможденное бледное лицо и скажите себе, что одни физические страдания не могли бы наложить такой страшный след на это прекрасное лицо… Там же, где заговорило раскаяние, где начались муки совести, - там земное правосудие может отступить перед правосудием небесным, и оказать снисхождение несчастной молодой женщине, так много выстрадавшей…

Блестящая речь прокурора, с её для всех неожиданным воззванием к снисхождению, произвела на публику сильное, хотя и разнообразное впечатление. Большинство равнодушных зрителей нашло слова обвинителя не только чрезвычайно тактичными, но даже трогательными, и радовалось, что “сам прокурор” высказался за снисхождение.

Но более проницательные друзья Ольги пришли в негодование от иезуитского подхода обвинительной власти, открывающей совести присяжных лазейку, чтобы совершенно обелить масонов. Признав Ольгу виновной, они могли успокоить свою совесть, найдя, что убийство совершено “без заранее обдуманного намерения”, пожалуй, даже просто причислить его к “нанесению смертельной раны в запальчивости и раздражении”. Этим присяжные присуждали Ольгу к сравнительно незначительному наказанию, которое ещё можно было смягчить просьбой о монаршей милости. Таким образом могли оказаться “и волки сыты, и овцы целы”. Разговоры о масонском убийстве прекратятся, и симпатичная подсудимая пострадает не слишком жестоко.

Негодовала и сама Ольга, слушая недобросовестную, но талантливую речь своего обвинителя. Она с трудом сдерживала страстное желание прервать лукавого оратора возгласом негодования и возражать ему, оправдываться, крикнуть, что ей нужно не снисхождение, а оправдание, не свобода, а честь.

Так как речь прокурора, начатая в 9 часов вечера, кончилась только после полуночи, то защитительные речи пришлось отложить на следующий день.

XXIX. Защитительная речь

Когда раздались сакраментальные слова: “Слово принадлежит защитникам”, все ожидали, что первым будет говорить русский “гастролёр”, как называли Неволина берлинские адвокаты. Но, к крайнему удивлению публики, поднялся Фриц Гроссе. Видимо волнуясь, бледный, с улыбкой конфуза на красивом молодом лице, он начал говорить тихим, слегка дрожащим голосом, который однако скоро окреп и зазвучал непоколебимым убеждением.

Брат убитого заговорил не об убийце, а об убитом. За его честь вступился он, отвечая прокурору на инсинуации об “успехах у женщин”.