Сатанстое

В сущности, поместье Сатанстое не что иное, как большая ферма в прекрасном состоянии; все постройки, не исключая даже сараев и амбаров, каменные; стены ограды могли бы с честью служить стенами крепости или форта; сам дом не уступал по красоте красивейшим домам колонии и имел фасад в семьдесят пять футов длины при тридцати футах высоты. В гостиной был ковер, покрывавший две трети всего пола, а буфет в столовой вызывал удивление всех, кто только его видел. Все комнаты были светлые, просторные и имели одиннадцать футов вышины.

Кроме поместья, мы имели еще кое-какие капиталы, и так как Литльпэджи служили в регулярных войсках, отец — прапорщиком, а дед — капитаном, то мы принадлежали, так сказать, к местному дворянству. В этой части Вест-Честера нет больших поместий, и потому Сатанстое считалось крупным имением. Я, конечно, не говорю ни о Моррисах, ни о Филиппсах, огромные поместья которых лежали у Гудзонова залива, в двенадцати милях от нас, ни о де Лансей, поселившихся еще ближе к нам. Но это были первые лица колонии, и мы не могли равняться с ними. Тем не менее, наша семья занимала весьма почетное положение среди лиц, которые по своему состоянию, образованию и общественному положению составляли, так сказать, аристократию страны. И отец мой, и дед в свое время заседали в Совете или Общем Собрании, и однажды мой отец даже произнес речь, которая продолжалась целых одиннадцать минут, что, несомненно, доказывает, что ему было что сказать. И это событие до самого дня его смерти и даже еще долго после нее было постоянно причиной великой радости и гордости всей семьи.

Сильно содействовало возрастанию почета и уважения, какими пользовалась наша семья, то, что и отец, и дед мой служили в регулярной армии. Чин прапорщика даже в милиции имел известное значение, тем более в регулярной армии. Правда, все они служили недолго в королевских войсках, но слава и опыт, которые они успели за это время приобрести, сослужили им добрую службу в дальнейшей их жизни. Оба они были зачислены офицерами в милицию, и мой отец дослужился до чина майора — чина немаловажного по тогдашним понятиям.

Мать моя была голландка, по отцу Блайветт, мать же ее была из Ван-Буссеров, которые были сродни Ван-Кортландам; мать принесла в приданое отцу одну тысячу триста фунтов, что в 1733 году считалось очень приличным приданым.

Я не был ни единственным, ни даже старшим сыном моих родителей. Один брат меня опередил, родившись раньше меня, а две сестрицы явились следом за мной; но все они умерли очень рано. Однако брат прожил достаточно для того, чтобы отнять у меня право на имя Ивенс, имя отца, и мне пришлось удовольствоваться именем моего деда— голландца — Корнелиус; уменьшительное же от него было Корни, и так меня звали вплоть до восемнадцати лет все наши белые знакомые, а мои родители вплоть до самой их смерти. Но Корни Литльпэдж звучит вовсе не так дурно, и я надеюсь, что тот, кто прочтет эту рукопись, найдет, что я делал этому имени честь.

Самые давние мои воспоминания связаны с Сатанстое и с семейным очагом. В раннем детстве я часто слышал разговоры о короле Георге II, о Джордже Клинтоне, генерале Монктоне, о сэре Чарльзе Гарди и Джемсе де Лансее и прекрасно помню войну между французами Канады и нами в 1744 году. Мне было тогда семь лет; дед мой был еще жив и очень интересовался военными вопросами того времени. Хотя Нью-Йорк не участвовал в знаменитой экспедиции, окончившейся взятием Луисбурга, тогдашнего американского Гибралтара, но капитан Литльпэдж всем сердцем участвовал в пей, не имея возможности участвовать как-то иначе.

Надо сказать, что между колониями Новой Англии и южными колониями не было особенной симпатии; во всяком случае, мы, нью-йоркцы, смотрели на наших соседей, колонистов Новой Англии, как на людей другой категории; они платили нам тем же. Новая Англия получила свое название благодаря тому, что английские владения на западе соприкасались с голландскими, которые отделяли их от других колоний, также англо-саксонских. Как я заметил, в самой крови англо-саксонской расы лежит предрасположение осмеивать и презирать другие расы, и даже жители родной нам Англии, прибывая к нам, проявляли эту черту по отношению к нам, нью-йоркцам, и жителям Новой Англии.

Но мой дед, как человек старого закала, не разделял этих чувств, хотя я и не раз слышал, как он превозносил свой остров, его славу и могущество, как настоящий чистокровный англичанин; впрочем, среди нас не было почти человека, который бы не признавал открыто первенства Англии даже и над нами.