Сатиры

Изящные, как купы белых роз,

Несложные и нежные, как гаммы.

Порой лишь быстрый и лукавый глаз

Перемигнется с миловидным басом:

И рявкнет яростней воспламененный бас,

Условленный томим до боли часом.

Директор — бритый, дряхленький кащей —

На левом клиросе увлекся разговором.

В косые нити солнечных лучей

Вплыл сизый дым и плавился над хором.

Усталость дует ласково в глаза.

Хор все торопится — скорей, скорей, скорее…

Кружатся стены, пол и образа,

И грузные слоны сидят на шее.

1910

Первая любовь

Куприну

Из-за забора вылезла луна

И нагло села на крутую крышу.

С надеждой, верой и любовью слышу.

Как запирают ставни у окна.

Луна!

О, томный шорох темных тополей,

И спелых груш наивно-детский запах!

Любовь сжимает сердце в цепких лапах,

И яблони смеются вдоль аллей.

Смелей!

Ты там, как мышь, притихла в тишине?

Не взвизгивает дверь пустынного балкона,

Белея и шумя волнами балахона,

Ты проскользнешь, как бабочка, ко мне,

В огне…

Да, дверь поет. дождался, наконец.

А впрочем хрип, и кашель, и сморканье,

И толстых ног чужие очертанья —

Все говорит, что это твой отец.

Конец.

О, носорог! Он смотрит на луну,

Скребет бока, живот и поясницу

И придавив до плача половицу,

Икотой нарушает тишину.

Ну-ну…

Потом в туфлях спустился в сонный сад,

В аллеях яблоки опавшие сбирает,

Их с чавканьем и хрустом пожирает

И в тьму впирает близорукий взгляд.

Назад!

К стволу с отчаяньем и гневом я приник.

Застыл. Молчу. А в сердце кастаньеты…

Ты спишь, любимая? Конечно, нет ответа,

И не уходит медленный старик —

Привык!

Мечтает… гад! Садится на скамью…

Вокруг забор, а на заборе пики.

Ужель застряну и в бессильном крике

Свою любовь и злобу изолью?!

Плюю…

Луна струит серебряную пыль.

Светло. прости!.. В тоске пе-ре-ле-за-ю,

Твои глаза заочно ло-бы-за-ю

И с тррреском рву штанину о костыль.

Рахиль!

Как мамонт бешеный, влачился я, хромой.

На улицах луна и кружево каштанов…

Будь проклята любовь вблизи отцов тиранов!

Кто утолит сегодня голод мой?

Домой!..

1910

На музыкальной репетиции

Склонив хребет, галантный дирижер

Талантливо гребет обеими руками, —

То сдержит оком бешеный напор,

То вдруг в падучей изойдет толчками…

Кургузый добросовестный флейтист,

Скосив глаза, поплевывает в дудку.

Впиваясь в скрипку,

Тоненький, как глист,

Визжит скрипач, прижав пюпитр к желудку.

Девица — страус, сжав виолончель,

Ключицами прилипла страстно к грифу

И, бесконечную наяривая трель,

Все локтем ерзает по кремовому лифу.

За фисгармонией унылый господин

Рычит, гудит и испускает вздохи,

А пианистка вдруг без видимых причин,

Куда-то вверх полезла в суматохе.

Перед трюмо расселся местный лев,

Сияя парфюмерною улыбкой, —

Вокруг колье из драгоценных дев

Шуршит волной томительной и гибкой…

А рядом чья-то mere, в избытке чувств,

Вздыхая, пудрит нос, горящий цветом мака:

«Ах, музыка, искусство из искусств,

Безумно помогает в смысле брака!..»

1910

Вильна

Праздник

Генерал от водки,

Управитель акцизами,

С бакенбардами сизыми,

На новой пролетке,

Прямой, как верста, —

Спешит губернатора сухо поздравить

С воскресеньем Христа.

То-то будет выпито.

Полицмейстер напыженный,

В регалиях с бантами,

Ругает коней арестантами.

А кучер пристыженный

Лупцует пристяжку с хвоста.

Вперед на кляче подстриженной

Помаялся стражник с поста…

Спешат губернатора лихо поздравить

С воскресеньем Христа.

То-то будет выпито.

Директор гимназии,

Ради парадной оказии

На коленях держа треуголку

И фуражкой лысину скрыв,

На кривой одноколке,

Чуть жив,

Спускается в страхе с моста.

Спешит губернатора скромно поздравить

С воскресеньем Христа.

То-то будет выпито.

Разгар кутерьмы!

В наемной лоханке

Промчался начальник тюрьмы.

Следом — директор казенного банка,

За ним предводитель дворянства

В роскошном убранстве,

С ключами ниже спины.

Белеют штаны.

Сомкнуты гордо уста.

Спешат губернатора дружно поздравить

С воскресеньем Христа.

То-то будет выпито!

 1910

Уездный город Болхов

На одерской площади понурые одры,

Понурые лари и понурые крестьяне.

Вкруг одерской площади груды пестрой рвани:

Номера, лабазы и постоялые дворы.

Воняет кожей, рыбой и клеем.

Машина в трактире хрипло сипит.

Пыль кружит по улице и забивает рот,

Въедается в глаза, клеймит лицо и ворот.

Заборы — заборы-заборы-заборы.

Мостки, пустыри и пыльный репей.

Коринфские колонны облупленной семьей

Поддерживают кров «мещанской богадельни».

Средь нищенских домов упорно и бесцельно

Угрюмо–пьяный чуйка воюет со скамьей.

Сквозь мутные стекла мерцают божницы.

Два стражника мчатся куда-то в карьер.

Двадцать пять церквей пестрят со всех сторон.

Лиловые, и желтые, и белые в полоску.

Дева у окна скребет перстом прическу.

В небе караван тоскующих ворон.

Воняет клеем, пылью и кожей.

Стемнело. день умер. куда бы пойти?..

На горе бомондное гулянье в «городке»:

Извилистые ухари в драконовых

И вспухшие от сна кожевницы в корсетах

Ползут кольцом вкруг «музыки», как стая мух

В горшке.

Кларнет и гобой отстают от литавров.

«Как ночь — то лунаста!» — «лобзаться вкусней!» —

А внизу за гривенник волшебный новый яд —

Серьезная толпа застыла пред экраном:

«Карнавал в Венеции», «любовник под диваном».

Шелушат подсолнухи, вздыхают и кряхтят…

Мальчишки прильнули к щелкам забора.