Сатиры

Все, что дурной образец повторяет, не нравится людям,
Сделавшим это: уж есть наказание в том, что виновник,
Сам осуждая себя, оправданья не видит, хотя бы
Претор пристрастно считал голоса из обманчивой урны,
Как полагаешь, Кальвин, рассуждают о новых злодействах,
О преступленье, о том, что попрана честность? Но ты ведь
Вовсе не нищий бедняк, чтобы средних размеров потеря
Бременем тяжким легла на тебя: мы видим нередко,
Сколько уж ты потерял; это случай, повсюду известный.
¹⁰ Ставший обычным, одна из многих превратностей судеб.
Громкие жалобы бросим: не должно быть горе мужчины
Более жгучим, чем мера его, и болезненней раны.
Ты же выносишь едва и ничтожную самую долю
Малых, легких невзгод, и кипит и клокочет утроба
Вся твоя из-за того, что приятель доверенных денег
Не отдает. Изумляться тебе ль, что несешь за плечами
Шесть десятков годов, что рожден в консулат Фонтея?
Разве тебе не принес ничего долголетний твой опыт?
Мудрость, которая нам наставленье несет в философских
²⁰ Книгах, победу дает над судьбой, но счастливыми также
Мы полагаем и тех, кто, наученный жизнью, умеет
Жизни невзгоды сносить и ярма не старается сбросить.
Где такой праздничный день, в какой не поймали бы вора,
Не было бы вероломств, обманов, преступно добытой
Прибыли, — денег таких, что берутся мечом или ядом?
Много ли честных людей? Насчитаешь их меньше, чем входов
В Фивы с семью воротами иль устьев обильного Нила.
Время такое теперь, что похуже железного века;
Даже природа сама не нашла для разбойного имя
³⁰ И не сумела назвать по какому-нибудь из металлов.
Мы и к богам вопием, и к людям взываем так громко,
Будто клиентов толпа выступленье Фесидия хвалит
Ради подачки. Скажи, старичок (ты уж соски достоин), —
Знаешь ты прелесть в деньгах чужих? Не видишь ты разве,
Что за насмешки в толпе вызывает твоя простоватость,
Ежели всем ты велишь свое слово держать и поверить
В то, что на всех алтарях обагренных и в храмах есть боги?
Некогда жили у нас первые люди, доколе
Серп земледельца не взял, убегая, Сатурн, диадему
⁴⁰ Снявший свою, и была еще девочкой малой Юнона,
Власти еще не имел в пещере Идейской Юпитер,
Пиршеств еще никаких не справляли живущие выше
Облак и кубка еще не давал илионский им мальчик
Иль Геркулеса жена; Вулкан не хватался за нектар,
После липарсккх мехов не вытерши черные руки;
Каждый из древних богов у себя обедал, и столько
Не было их, как теперь; с божествами немногими небо
Легче давило тогда на усталые плечи Атланта;
Жребий еще никому на глубинное скорбное царство
⁵⁰ Не выпадал, где Плутон с сицилийской женой своей мрачный;
Не было Фурий, камней, колеса, ни коршуном черным
Казни: веселье теней не смущали цари преисподней.
Чести отсутствие странным казалось для этого века:
Было великим грехом, искупления смертью достойным,
Ежели пред стариком не встал бы юнец или мальчик
Пред бородатым любым, хотя бы и знал он, что дома
Больше плодов у него, желудевые кучи обширней:
Чтили тогда старшинство на четыре каких-нибудь года, —
Даже незрелый пушок с сединой равняли почтенной.

⁶⁰ Нынче же, если твой друг признается в доверенных деньгах,
Если вернет целиком в кошельке твоем старом монеты, —
Честность его — чудеса, что достойны этрусского свитка
И очистительной жертвы овцой, венчанной цветами.
Как только я узнаю превосходного, честного мужа, —
Чудо такое равняю младенцу двутелому, рыбам
Дивным, найденным под плугом, иль самке мула жеребой;
Я беспокоюсь, как будто с дождем стали сыпаться камни,
Или, как длинная гроздь, рой пчел пустился на крышу
Храма, как будто река потекла удивительным током
⁷⁰ К морю и водоворот молока образует собою.
Горе твое, что тебя нечестиво нагрели на десять
Тысяч сестерций? А что, коль другой потерял двести тысяч.
Тайно ссуженные им? А третий — и большую сумму.
Что поместится едва в сундуке, до отказу набитом?
Так ведь легко и удобно презреть свидетелей вышних,
Лишь бы о том не узнал ни один из смертных. Посмотришь,
Как громогласно лжец отпирается, как он уверен:
Солнца лучами божится он твердо, тарпейским перуном,
Грозным Марса копьем, прорицателя киррского луком;
⁸⁰ Он побожится стрелой и колчаном Охотницы-девы,
Даже трезубцем твоим, Нептун, Эгея родитель;
Лук Геркулеса он вспомнит, прибавит и дротик Минервы, —
Словом, все то, что хранят небеса в оружейной палате.
Если же он и отец, то: «Съесть мне бедную. — скажет, —
Голову сына, сварив ее в уксусе александрийском!»

Есть и такие, что все полагают случайностью судеб,
Верят, что движется мир без всякого кормчего, смену
Дней и годов оборот производит природа, — и, значит,
Тот или этот алтарь потревожат без всякого страха.
⁹⁰ Все же боится иной возмездья вослед преступленью,
Верит в богов он, но слова не держит, а так рассуждает:
«Пусть с моим телом поступит Исида как ей угодно,
Очи мои поразит своим систром разгневанным, только б
Мне, хоть слепому, те деньги спасти, от которых отперся.
Стоят чахотки они, и разбитых колен, и вонючих
Ран: ведь и Ладас-бедняк был готов на подагру богатства
Ради, а он чемерицы не ел, Архиген был не нужен.
Что для него эта слава ступней, проворно бегущих,
Что ему скудная ветвь дает олимпийской маслины?
¹⁰⁰ Как ни велик будет гнев божества, он не скоро наступит:
Если хлопочут они покарать поголовно виновных,
Скоро ли им дойти до меня? Я, быть может, узнаю,
Что божество умолимо: таких оно часто прощает.
Многие делают то же, что я, но судьба их различна:
Этот несет в наказание крест, а другой — диадему».
Так от боязни жестокой вины он себя ободряет,
Опережая тебя, к священным зовущего храмам;
Мало того: он готов быть влекомым, гонимым к присяге.
Ибо, когда в нехороших делах проявляется дерзость,
¹¹⁰ Многие верят, что совесть чиста. Балаган он играет,
Вроде тех беглых шутов, что на сцене веселой Катулла.
Ты же, несчастный, вопишь, как и Стентор сам не сумел бы
Иль как Гомеров Градив: «Ты слышишь ли это, Юпитер?
Ты не подвигнешь уста, когда должен был бы исторгнуть
Божий свой глас, будь мраморный ты, будь и медный?
Зачем же Благочестиво тебе мы кладем, развернувши бумажник,
Ладан на уголь, телят рассеченную печень и сальник
Белой свиньи? Видно, нет никакого различия между
Ликами высших богов и Вагеллия статуей глупой».

¹²⁰ Выслушай, что тебе может сказать в утешение тот, кто
Киников не прочитал и не знает стоических правил,
Розных обличьем своим (ведь стоики тунику носят),
Кто Эпикура не чтит с его радостью малому саду:
Пусть у известных врачей исцеляются тяжко больные,
Ты же доверь свою жилу хотя б подмастерью Филиппа.
Если ты скажешь, что нет на земле столь гнусного дела,
Я промолчу, не мешая тебе бить в грудь кулаками
И ударять себя по лицу хоть раскрытой ладонью:
Кто потерпел беду, у того запираются двери,
¹³⁰ Деньги же с большим стенаньем семьи поминаются, с большим
Дома смятением, чем мертвецы: у всех непритворна
Будет при этом печаль, не довольствуясь краем раздранным
Платья и мукой очей, орошенных насильственной влагой;
Нет, настоящие слезы текут о потерянных деньгах.
Если ж ты видишь, что рынки полны одинаковых жалоб,
Если, прочтя много раз расписки, и те и другие
Скажут, что сделан подлог и что счет никуда не годится,
Хоть уличает и подпись людей, и печать сердолика —
Гемма, какую хранят в шкатулке из кости слоновой, —
¹⁴⁰ Что же, простак ты, мнишь, исключенье ты должен составить,
Будто бы сын белой курицы ты, редчайшая птица,
Мы же простые птенцы, яиц порожденье несчастных?

Случай твой самый простой, терпеть его надо без желчи:
Есть и похуже дела: нанятого припомни убийцу,
Вспомни поджоги, когда коварно подложена сера,
Чтобы огонь охватил всего раньше двери входные;
Вспомни и тех, кто ворует из храмов древних большие
Чаши со ржавчиной чтимой — богам приношенья народа —
Или венцы, принесенные в храм когда-то царями.
¹⁵⁰ Если где этого нет, святотатец найдется помельче:
Он соскоблит позолоченный бок Геркулесу, Нептунов
Лик поскребет, золотые пластинки утащит с Кастора;
Разве смутится привыкший Юпитера целого плавить?
Вспомни и тех ты, кто делает яд и кто ядом торгует,
Тех, кого надо бы в шкуре быка, зашив с обезьяной, —
В жалкой судьбе неповинной совсем, — утопить в океане.
Это лишь часть преступлении, о коих Галлик, столицы
Страж, узнает от рассвета до самого солнца захода.
Если ты хочешь познать человеческий нрав, тебе хватит
¹⁶⁰ Дома хотя б одного: через несколько дней возвратившись,
Ты не посмеешь уже после этого зваться несчастным.
Разве кого удивят среди Альпов зобы, а в Мерое
Груди у женщин полней, чем самый толстый младенец?
Кто поразится глазам голубым у германцев, прическам
Их белокурым, из влажных кудрей торчащих рогами?
Это обычно у них и общее всем от природы.
Против фракийских птиц, налетающих звонкою тучей,
Воин-пигмей со своим выбегает ничтожным оружьем;
Вот уж, неравный врагу, он подхвачен кривыми когтями
¹⁷⁰ И унесен журавлем свирепым на воздух. Когда бы
Видел ты это на нашей земле, ты бы трясся от смеха:
Там же, где целый отряд не выше единого фута,
Хоть и всегда эти битвы бывают, — никто не смеется.

«Разве же нет наказанья нарушенной клятве, обману
Низкому?» — Ну, хорошо: вот преступника тотчас же тащат
Цепью тяжелою, нашим судом на казнь обрекают, —
Что еще гневу желать? Ведь потеря останется та же:
Деньги врученные целы не будут, а крови немножко
Из безголового тела — какое же в том утешенье?
¹⁸⁰ «Но ведь отмщенье бывает приятнее благости жизни». —
Так рассуждают невежды, у коих, ты видишь, пылает
Сердце без всяких причин иль по поводам самым пустячным:
Как бы там ни был ничтожен предлог, его хватит для
Гнева. Этого, правда, не скажет Хрисипп иль Фалес, незлобливый
Духом, ни старый Сократ со сладкого медом Гиметта,
Что не хотел обвинителю дать хоть бы долю цикуты,
Принятой им в заключенье суровом: счастливая мудрость
Всякий вскрывает порок и все постепенно ошибки,
Прежде всего научая нас жизни правильной; месть же
¹⁹⁰ Есть наслажденье души незначительной, слабой и низкой:
Явствует это хотя б из того, что никто не бывает
Так отомщению рад, как женщины. Что ж, ускользнули
Разве от кары все те, чье сознание гнусного дела
Их постоянно гнетет и бьет их неслышным ударом,
Раз их душа, как палач, бичеванием скрытым терзает?
Денно и нощно носить свидетеля тайного в сердце —
Тяжкая пытка, жесточе гораздо и тех, что Цедиций
Изобретает свирепый, судья Радаманф в преисподней.
Пифия некогда так на вопрос отвечала спартанцу:
²⁰⁰ «Нет, безнаказанным то не останется, что ты задумал, —
Денег, врученных тебе, не вернуть и поддерживать клятвой
Этот обман». Ибо спрашивал он про мнение бога, —
Благостно ли Аполлон посмотрит на этот поступок?
Значит, за страх, не за совесть, он деньги вернул — и подвергся
Каре, святилища храма достойной и истины слова
Божьего, ибо погиб со всею семьей и потомством,
Даже со всей отдаленной родней. Вот каким наказаньям
Может подпасть даже самая мысль о греховном поступке.
Кто замышляет в тиши злодеянье какое, — виновен
²¹⁰ Как бы в поступке. А если попытка исполнена будет?
Он в беспокойстве всегда, за обедом он даже тревожен;
Как у болящего, глотка его пересохла, а пища
Пухнет, застрявши в зубах, и несчастный вино отрыгает:
Старое даже вино, альбанское, стало противно;
Лучшим его угостишь — на лице соберутся морщины
Сплошь, как будто его угощают терпким фалерном.
Если забота ему позволит хоть ночью забыться
И, на кровати вертясь, наконец успокоится тело,
Тотчас увидит во сне алтари оскорбленного бога,
²²⁰ Храм — я тебя, что обманут, и мозг до холодного пота
Сжат у него: твой чудесный, людей превышающий призрак
Страхом смущает его и в вине заставляет сознаться.
Это бывает с людьми, что дрожат и бледнеют при всякой
Молнии, живы едва при первых же грома раскатах,
Будто огонь не случаен, не бешенством ветров он вызван,
Но низвергается в гневе на землю как вышняя кара;
Если гроза ничего не смела, — еще в большей тревоге
Трусят они, что придет после этого вёдра другая.
Кроме того, если бок заболел и уснуть лихорадка
²³⁰ Им не дает, представляется им, что ниспослана болесть
Злым божеством, даже не верят они, будто камни и стрелы
Это богов. Не смеют они принести по обету
В храм хоть овцу, посулить своим ларам и гребень петуший:
Есть ли больному надежда какая, когда он преступник?
И не достойней ли жертве любой в живых оставаться?
Как неустойчивы все и тревожны бывают злодеи!
Твердости им достает, когда приступают к злодейству:
Что нечестиво, что честно, они сознавать начинают,
Лишь преступленье свершив. Но природа их неуклонно
²⁴⁰ К нравам проклятым ведет. Ибо кто же предел преступленьям
Может своим положить? И когда возвращается краска,
Раз уничтожившись, вновь на лицо загрубевшее? Кто же
Где-либо видел людей, что довольны одним лишь постыдным
Делом? И тот, кто тебя обманул, в западню попадется
Тоже, и в мрачной тюрьме попадет на крючок его тело,
Иль на Эгейского моря утес, иль на скалы, где много
Сосланных важных, — и ты эту горькую кару оценишь
Именно злого и сам наконец признаешь, довольный,
Что ни один из богов не глух и не слеп, как Тиресий.