Саттри

По всему столу шептали карты, звякали бутылки. Под полом – приглушенный бум сдвинувшейся бочки. Ляля покачивалась и храпела у себя в кресле с кошкой на коленях, а за оконцем среди потускневших звезд в реке темно бежал плавучий дом, притененный городскими огнями.

Все сны ему бередила его подспудная одержимость неповторимостью. Он видел брата своего в пеленках, тянет руки, пахнет мирром и лилиями. Но там, где ворочался он на своей шконке в журчащем полудне, звал его голос Джина Хэррогейта. Рука Хэррогейта с откидного борта грузовика, лицо расчерчено вафлей за проволочной сеткой, зовет.

Саттри осоловело сел. Волосы его слиплись на черепе, а по лицу катились бусинки пота.

Эй, Сат.

Минутку.

Он натянул брюки, и мотнулся к двери, и распахнул ее настежь. Там в перепачканной одежде стоял Хэррогейт, худая физиономия аж светится, хрупкий призрак, дрожащий и, вероятно, не настоящий в жаре дня.

Как поживаешь, Сат?

Он оперся о косяк, одной рукой прикрывая глаза. Боже, сказал он.

Ты спал?

Саттри отошел на шаг в тень. Руку от лица он не отнял. Ты когда откинулся?

Хэррогейт вошел с обычным своим деревенским почтением, озираясь. Да вышел уже, сказал он.

Как ты меня нашел?

Порасспрашивал. Сперва тудой вон сходил. Там черномазые живут. Она мне сказала, где ты. Он оглядел каютку. Там они тож в постели были, сказал он. Ох ты ж.

Погоди минутку, сказал Саттри.

Чего?

В свете из окошка он повернул его вокруг. Что это на тебе такое? спросил он.

Хэррогейт пошаркал ногами и всплеснул руками. Ай, ответил он. Да просто старье всякое.

Это тебя в работном доме в такое вырядили?

Ага. Они мою одёжу потеряли, которую мне выдали в больнице. Я ж не смешно так смотрюсь, а?