«Сатурн» почти не виден

«Этот урок мне на всю жизнь, — думал Марков. — Мы ведь вообще о своих чисто человеческих отношениях с подчиненными думаем мало. Более того, мы часто умышленно избегаем сближения с ними, считаем это излишним и даже вредным для дела. Как я встревожился тогда, после ночного разговора с Галей: не потерял ли я в ее глазах какую-то часть своего командирского авторитета, не помешает ли делу это новое, что вдруг вошло в наши отношения? До того дошло, что утром избегал ее взгляда, пока не увидел, сердцем не почувствовал, что девушка уважает меня теперь больше, а главное — искренней… Нет-нет, разведчик обязан быть тонким психологом не только в отношении противника, но и своих же товарищей, рядом с которыми он ведет свою исполненную риска работу…»

Марков еще раз перечитал радиограмму Старкова. «Вот и он не обнаружил себя чутким психологом. Как он мог подумать, что я могу уйти отсюда, не узнав судьбы своих боевых товарищей?» Марков открыл блокнот и составил сообщение для товарища Алексея:

«Получил указание Москвы в связи с окончанием операции прекратить деятельность и уходить из города. Думаю неделю-две все же оставаться здесь и пытаться выяснить судьбу своих товарищей. Если я нужен здесь вам, сообщите. Привет. Марков».

Тотчас Галя приняла ответ:

«Ваша радиограмма не может быть вручена адресату, так как он выехал на место событий и связи с ним пока нет. При первой возможности вручим или передадим по цепочке. Дежурный штаба Ивлев».

Это «выехал на место событий» Марков воспринял как укор себе. «Я сейчас вообще вне всяких событий», — думал он.

У Гали была привычка на правой стороне журнала, как положено, записывать текст радиограмм, а на левой она делала самые разнообразные свои записи: подслушанные радиопереговоры противника, заметки о передачах радиовещательных станций. Все страницы левой стороны журнала были испещрены такими ее записями. Марков их никогда не читал, так как к делу они никакого отношения не имели. Когда-то, в самом начале, он подумал было, что надо ей запретить это делать, а потом решил: пусть пишет, может быть, потом они послужат каким-то дополнительным материалом о пережитом времени.

Сейчас он механически перелистывал страницы, выхватывал лишь отдельные фразы. «Фриц-арткорректировщик жалуется, что у него от мороза отказала механика оптического прибора». «Москва передавала стихи, начинавшиеся словами: „Жди меня, и я вернусь…“». «Почему-то, когда я принимаю донесения Рудина, мне кажется, что передача ведется замедленно». Снова запись радиопереговоров противника: «Двадцать минут какой-то фриц вызывал по радио другого. Наконец второй появился в эфире и свое опоздание объяснил тем, что до сих пор не может освоить технику русских уборных». Марков, улыбаясь, перевернул сразу толщу страниц и, задержав взгляд на последней, обнаружил там стихи. Строчки были неразборчивы из-за множества перечеркиваний и вставок. Марков смог разобрать только несколько строк, но сразу понял, что стихи эти о Рудине.

Ты ушел, как уходят на службу.
«Будь паинькой, — мне сказал. —
Донесений не искажай по дружбе».
И ушел, не заглянув мне в глаза.
После ты, может, сто раз умирал,
Никто ведь о том не знает,
Но столько же раз ты воскресал —
Храбрые навсегда не умирают.
Буду ждать тебя неустанно,
Может, прав тот московский поэт…
А придешь, я женою твоей не стану —
Ты мне нужен, как солнца свет.
Я люблю тебя, как любят,
С детства заветное стихотворенье.
Паинькой я была и буду —
Я не искажала твои донесенья…

Марков кончил читать и осторожно закрыл журнал. И вдруг услышал Галин голос за спиной:

— Что же вы не смеетесь?

— Над этим не смеются, — не оглядываясь, ответил Марков.

Они долго молчали.