САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

Фогель рассказывал все это с чисто немецкой сентиментальностью, в которой для него органически сливались и история Германии, и неспособность жены к деторождению, и их фанатическая любовь к Гитлеру, чьим именем они хотели назвать сына. Рудин слушал Фогеля с огромным интересом, потому что в его рассказе была не только эта извечная немецкая сентиментальность, в нем чувствовалось гораздо более важное - настроение слепого приверженца гитлеризма.

- Вы сказали - первое горе. Потом случилось что-нибудь еще? - сочувственно спросил Рудин.

Фогель вздохнул.

- Потом случилась эта война.

Они помолчали.

- А почему вы не вызовете жену сюда? Ведь это как будто разрешается? - спросил Рудин.

Фогель развел руками:

- Что вы, Крамер! Они же там представления не имеют, в каких собачьих условиях мы здесь живем. Сегодня я получил письмо. Жена просит меня не засиживаться допоздна в коктейль-барах, как я это делал в Париже. - Фогель засмеялся. - А на прошлой неделе она прислала мне французский экстракт для ванны, пишет, что он делает кожу бархатистой. Вы понимаете, Крамер, с какого неба Рената смотрит на нашу жизнь в здешних условиях? Она выросла в семье, где царит убеждение, что первый утренний кофе должен быть подан в постель.

- Она из богатой семьи?

- Да. Очень. Когда я женился, товарищи звали меня счастливчиком. Тогда и я так думал. А теперь знаете, что я думаю? Перед лицом войны все равны, а богатые люди несчастней в ней еще больше, чем бедные. Случись беда, Рената моя не переживет. Эти люди трагически не готовы к трудностям.

- Какая беда? Вы же не на фронте. Вернетесь домой и заживете в свое удовольствие. Утром кофе в постели - ей-богу, это, наверное, неплохо!

Фогель повернулся к Рудину и молча смотрел на него. Его глаз в темноте не было видно, но Рудин представлял себе их выражение и с нетерпением ждал самого откровенного. Но Фогель сказал:

- Я бесконечно верю в гений фюрера и в немецкую армию.

«Зачем он это сказал? - подумал Рудин. - Что стоит за этим? Поправка к излишней откровенности? Вызов на разговор?»

Рудин молчал и ждал. Возможное развитие разговора было чересчур острым и опасным.

- Впрочем, вы же только наполовину немец, - усмехнулся Фогель, - вы, наверное, никогда не поймете нашей веры в фюрера.

- Почему? - обиделся Рудин. - Я шел на любой риск, связанный со сдачей в плен, по той же причине.

- Я верю вам, - тихо произнес Фогель и вдруг с ожесточением сказал: - Но мы с фюрером будем в любой ситуации до конца, а вы еще можете пожалеть, что пришли к нам. Не возражайте, пожалуйста, я говорю абсолютно искренне, убежденно и не имею к вам никаких претензий.

Рудин сказал после паузы:

- Ваша искренность и доверие взволновали меня. И я хочу говорить тоже искренне и прямо. Я непреклонно верю в победу великой Германии и не допускаю мысли о каких-то бедах или любых ситуациях. Из всех сатурновцев моя душа больше всего тянется к вам, я сам не знаю почему. И вдруг именно от вас я слышу… Я потрясен…

- Вы, вероятно, неправильно меня поняли, - быстро заговорил Фогель, слишком быстро, чтобы Рудин не мог заметить, как он встревожен. - Личный план разговора - это одно. А что касается любой ситуации, то вам не мешало бы почитать «Майн кампф». Там Гитлер говорит, что величие национал-социализма познает тот, кто, не согнувшись, пройдет и через катастрофу, и через триумф. - Фогель овладел собой и уже спокойно и даже с иронией продолжал: - Из любых ситуаций у нас с вами сейчас создалась самая смешная: меня, члена национал-социалистской партии с тридцать пятого года, трижды испытанного работника святая святых рейха - абвера, подозревает в неверии человек, без году неделя назад перебежавший к нам от противника. Ну, право же, это смешно, Крамер…

Рудин видел, что голыми руками Фогеля не возьмешь, но одновременно он понимал, что его собеседник встревожен; это чувствовалось даже в его смехе, внезапно оборванном.

Фогель ударил ладонями по коленям и встал.

- Вот что, пойдем-ка мы домой, я угощу вас чудесным французским коньяком по имени «Арманьяк».

- Это всегда с удовольствием, - весело отозвался Рудин, вставая.

Фогель жил там же, где работал. Две его комнаты находились в одноэтажном каменном доме, пристроенном к зданию разведшколы.

Они прошли мимо часового, который стоял на школьном крыльце. Второй часовой был у входа в радиоузел, где вдоль стен стояли приемопередающие рации. Все они сейчас были зачехлены, и только возле одной клевал носом дежурный радист. Увидев входящего Фогеля, радист вскочил.

- Сидите, сидите, Вилли, - дружески сказал ему Фогель. - Ничего срочного нет?

Радист взглянул на настенные часы и ответил:

- Первый пояс связи начинается через час сорок три минуты.

- Чья смена работает ночью?

- Максфельда.

- Прекрасно!

Фогель отпер ключом обитую жестью дверь, открыл ее настежь и обратился к Рудину:

- Прошу.