«Сатурн» почти не виден

Зачем? А не для того ли, чтобы более естественным получилось появление на ужине и самого Мюллера? Но могло быть все и значительно прощен решили устроить ужин с выпивкой и учли, что из всех близких к руководству офицеров Биркнер более других к такому ужину расположен: о его пирушках и картежной игре все время поговаривают в «Сатурне». Так или иначе, Рудин решил, что на ужине он будет держаться непринужденно, весело, как положено держаться человеку, только что получившему награду…

Увидев накрытый стол, Рудин сразу понял, что придется много пить — в центре стола стояла целая батарея бутылок, а из еды было только несколько банок консервов и хлеб.

— Ужин будет мужской, господа, — смеялся Биркнер. — Обожаемого русскими супа не предвидится. — Он обратился к Рудину: — Переведите это господину Щукину.

Рудин перевел. Щукин ухмыльнулся и сказал, показывая на бутылки:

— Русские понимают толк и в этом.

Рудин перевел его слова, и Биркнер захлопал в ладоши.

— Замечательный ответ!

Они сели за стол.

— Начнем с классики, — объявил Биркнер. — С русской водки. — Он налил водку в пивные фужеры и поднял свой. — Господа, пока я еще трезв, я должен сказать кое-что умное. — Он повернулся к Рудину. — Вы на этом ужине несчастный человек — надо переводить.

Рудин развел руками:

— Надо так надо.

— Но я надеюсь, что, когда поредеет строй бутылок, — продолжал Биркнер, — мы начнем понимать друг друга без переводчика, а может быть, и без слов вообще. Это со мной уже бывало. Так я тоже хочу поздравить вас с наградой и пожелать вам и новых успехов, и новых наград. Все. На этом умное кончается, выпьем.

Рудин перевел его слова Щукину и поблагодарил за добрые пожелания. Щукин тоже пробормотал что-то, Рудин перевел, что он тоже благодарит за поздравление.

Этот первый фужер выпили стоя и до дна. Перешли на коньяк. Рудин сказал тост на немецком языке и тут же перевел его Щукину.

— У нас за столом радуга национальностей, — сказал Рудин. — Господин Биркнер — немец, Щукин — русский, я — полунемец, полурусский. Я между вами как переходный элемент, прокладка, так сказать, для лучшего контакта. Какая же сила, преодолев все исторические условности, свела нас за один дружный стол? Отвечаю: эта сила — гений фюрера. Выпьем за здоровье фюрера!

Когда Рудин переводил Щукину этот свой тост, тот вначале слушал, опустив голову, но потом вдруг резко поднял голову и посмотрел на Рудина с каким-то непонятным прищуром, в котором было не то восхищение, не то усмешка.

Выпили за здоровье фюрера. Щукин не допил свой коньяк, но Биркнер это заметил и, показывая на фужер, сказал вполне серьезно:

— За здоровье фюрера так не пьют.

Щукин поспешно допил коньяк, поперхнулся и, отдышавшись, сказал:

— Предупреждаю, господа, пьяный я отвратительный. Я намертво засыпаю прямо за столом и храплю, как боров.

Биркнер, узнав, что он сказал, захохотал:

— Если вы думаете, господин Щукин, что мы, опьянев, превратимся в белых ангелов, вы глубоко ошибаетесь.

Рудин перевел это Щукину.

— Ну смотрите, господа, — сказал Щукин уже заметно нетвердым голосом. — Мое дело — предупредить.

Биркнер становился все более веселым. Выпили еще. Он начал рассказывать смешную историю, как однажды пьяный вернулся в казарму военного училища и, увидев на плацу чучело для штыковой тренировки, принял его за офицера и вступил с ним в разговор, принося ему извинения за свое состояние. Рассказывал он очень смешно. Но при этом Рудин опять слышал в его немецкой речи какую-то почти неуловимую странность, вернее всего — чуть заметный акцент.

Рудин начал было переводить его рассказ, но Биркнер, глянув на поникшего Щукина, сказал по-немецки:

— Ну его к черту, он уже, кажется, переходит в состояние борова.

Они выпили теперь только вдвоем.

— В самом деле, еще захрапит, а я это не переношу, — сказал Биркнер.

Щукин сидел, казалось, равнодушный ко всему происходящему. Иногда он ленивым движением брал вилку, накалывал какую-нибудь закуску, отправлял ее в рот и потом долго медленно жевал, смотря прямо перед собой помутневшими глазами.

Рудин рассказал Биркнеру, как он первый раз в жизни прыгал с парашютом, когда его сбрасывали к партизанам летней ночью сорок первого года. Биркнер, слушая рассказ Рудина, хохотал в голос. Когда выяснилось, что Биркнер тоже недавно получил орден, Рудин предложил выпить за его награждение. Щукин тоже пытался выпить, но расплескал коньяк себе на колени. Рудину показалось, что он сделал это не совсем естественно. Сам Рудин не пьянел и даже не боялся этого. Он уже не раз проверял в себе это качество: когда нервы напряжены, спиртное на него не действует. Потом, позже, опьянение обрушится на него нестерпимой головной болью, тошнотой, но сейчас оно не наступало.

Заподозрив, что Щукин преувеличивает свое опьянение, Рудин решил показать, что он тоже начинает пьянеть, и сразу же заметил на себе пристальный, как бы проверяющий взгляд Биркнера.

Как раз в эту минуту дверь в комнату приоткрылась, и ординарец Биркнера вызвал его в коридор к телефону. Биркнер выругался, что нигде ему нет покоя, и вышел.