«Сатурн» под прицелом Смерша

«Э, дорогие-хорошие, чувствую, вы меня хотите споить, чтобы без особого труда развязать мне язык, — размышлял Александр. — Такого удовольствия вы не получите — я его вам просто не дам. Как сильный порыв ветра уносит ладью, так даже одно свободно блуждающее чувство, на котором сосредоточен ум человека в таком полуобморочном состоянии может увлечь за собой и его разум. Его нельзя потерять даже частично — потому что это смертельно для меня, жены и моих боевых побратимов в Москве. По невежеству эти пузатые бюргеры с плетенками погон на плечах, туго перепоясанные ремнями и портупеями, считают русских не-до-че-ло-ве-ка-ми. И им отведено только одно место — мир страданий и подстерегающих опасностей. Они глубоко заблуждаются. Их разум находится в дебрях иллюзий. Советский Союз фашистам не одолеть. Я продолжу борьбу с этими германскими варварами».

Феликс Герлитц, изрядно «нашнапсованный», в конце обеда прочел агенту-победителю небольшую лекцию. Он говорил о быстро возрождающейся арийской крови, изрядно замутненной в расовом отношении:

— На очищение немецкой крови придется потратить еще много лет. Может даже 100. К сожалению, мы все страдаем пороком перемешанной, испорченной крови. Только после завершения процесса очищения большинство немецкого народа будет располагать теми качествами, которые позволят завоевать мир и господствовать над ним. Мы не сомневаемся в успехе дела…

«Зачем он это сделал? — задал сам себе вопрос Александр. — Поднять немецкий улетучивающий дух или унизить нас, русских? Непонятно… А впрочем, все всем понятно… Рейх пылает».

Сразу же после обеда, покидая столовую с горделиво поднятой головой и сдвинутой набекрень форменной фуражкой с высокой тульей, наверное, от ощущения удачно произнесенного спича, низкорослый начальник «Сатурна» подполковник Феликс Герлитц обратился к высокому и статному Козлову, чуть не столкнувшись с ним в проеме двери:

— Душновато там. Зайдите ко мне в кабинет.

— ???

— Сейчас, вместе. Есть смысл поговорить «по душам», — зарделся в многозначительной ухмылке начальник школы.

— Есть! — по-военному ответил «Меньшиков».

Войдя в кабинет, Феликс, грузно садясь в кресло за письменным столом, предложил Козлову заранее поставленный стул, стоящий против хозяина помещения.

«Явно, что-то хочет выудить у меня… может, собрался заарканить на противоречиях? Ну-ну, посоревнуемся кто кого!? По-моему, я нигде не прокололся… осторожничал в ответах, ступая по минному полю его вопросов», — про себя подумал «Меньшиков», хотя и понимал, что перед ним опытный психолог и логик. — К врагу после того, как я попал в плен, надо относиться с уважением. Просто нельзя говорить и делать глупостей — враг подслушивает, подглядывает и действует!»

Феликса он никогда профаном не считал. Он даже уважал его за ум, напористость в достижении поставленной цели и умение на допросах добиваться откровенных признаний у слушателей школы. С ним надо было соревноваться, чтобы обмануть его, а это значит — победить.

— Скажите, кто с вами разговаривал в НКВД? — неожиданно, буквально выстрелил провокационным вопросом немец в Козлова. А потом, не дождавшись ответа, продолжил:

— Что вы им говорили? Когда вас чекисты сцапали? — прищурился подполковник, и довольная усмешка тронула уста абверовца.

«Э, гер немец, неужели ты такой наивный. Не похоже. Тогда зачем так грубо? — мгновенно среагировал про себя Козлов. — А может, меня кто-то выдал? Нет, не может быть!»