СAUSERIES Правда об острове Тристан да Рунья

А можетъ быть и не она. Я еще, такъ сказать, не ръшилъ для себя этой проблемы: существуетъ ли теперь въ природъ Сольвейгъ, хотя бы новая по внешности, но въ душъ та же, или вымеръ этотъ типъ, и легкомысленный въкъ нашъ создалъ жену изъ другого ребра? Иногда мнъ кажется, что Сольвейгъ только переоделась, но жива; только ноги ея по необходимости топчутъ наши мостовыя среди людской толкотни, но душа ея далеко, въ шалашъ на горъ, и въ ушахъ ея звучитъ его последнее слово: vente — жди; она выдаетъ билеты, или служитъ при лифтъ, или разносить письма, или пишетъ на машинкъ, или упаковываетъ снаряды, — но въдь это въ сущности то же, что нитка и веретено; и въ сердцъ у нея, если ты способенъ подслушать, ты услышишь пъсню и тъ же слова — «въчныя, прекрасныя и незамътныя». Это все мнъ кажется иногда. Но иногда мнъ кажется иначе: мнъ кажется, что передъ нами — совсъмъ другая женщина, у которой, насколько знаю, нътъ еще прообраза въ литературъ. Сольвейгъ въ сущности много разъ повторяется въ литературъ; иногда это — крестьянка, иногда принцесса; иногда прядетъ, иногда ничего не дълаетъ, одни поютъ, другия молчатъ, но у нихъ одно общее, — онъ «глядятъ на дорогу». Онъ тоскуютъ и ждутъ; въ этомъ вся душа ихъ; грустью въетъ отъ нихъ, иногда затаенной, иногда явной. Въетъ ли грустью отъ Сольвейгъ нашего времени? Глядитъ ли она на дорогу? Часто ли? Не разберешь…

Конечно, нътъ сомнъния, что Сольвейгъ нашихъ дней, — за исключениемъ исключений, тоскуетъ по своемъ воинъ, боится и молится за него, если умъетъ молиться. Но когда присмотришься къ женской толпъ въ тъхъ разныхъ странахъ, что я перевидалъ за эту войну, трудно убъдить себя, что это чувство главное. Впечатлъние скоръе получается такое, что есть между прочимъ и это чувство, но оно не вытъсняетъ, какъ бывало когда то въ шалашахъ на горе, всъ другия настроенияя; напротивъ, часто эти другия настроешя одолъваютъ и захватываютъ первый планъ. Что это за другия настроения? Самый разнообразныя, — начиная съ охоты работать и кончая охотой танцевать, — но всъ они отличаются одной чертой — они ярко-мажорныя. Понятно, это не относится къ той Сольвейгъ, которая получила грустную въсть съ фронта и надъла черный крепь; мы съ глубокимъ поклономъ отходимъ въ сторону, она больше не предметъ для нашихъ наблюдений; но она -меньшинство, и, слава Богу, всегда останется меньшинствомъ. Мы говоримъ объ остальномъ большинствъ, — о тъхъ, у кого есть еще въ окопахъ любимый человъкъ, мужъ, сынъ, брать, отецъ; обилитонъ этой женской массы въ наши дни несомненно ближе къ мажорной гаммъ, чъмъ къ минорной. Какая-то неожиданная бодрость просвъчиваетъ въ каждомъ ихъ проявлении; тъ, которыъ работаютъ, вродъ описанной кондукторши, — бодро работаютъ, тъ, которыя наряжаются, — придумали задорную моду; тъ, которыя ходятъ по театрамъ, — ходятъ на веселыя пьесы. Было ли это такъ въ прежния войны? Мы уже забыли. Врядъ ли, впрочемъ, можно сравнивать: никогда еще столько народу не уходило на войну, и никогда Сольвейгъ не составляли такой огромной части населешя. При прежнихъ войнахъ онъ растворялись въ обществъ; теперь онъ — одинъ изъ главныхъ элементовъ общества, и не только въ гостиной или на улицъ, но и за прилавкомъ, и на заводахъ, и въ конторъ; не онъ теперь поддаются настроению общества, — скоръе наоборотъ. И тъмъ не менъе въ старину про нихъ писали такъ: «Ждетъ-пождетъ съ утра до ночи, смотритъ въ поле, инда очи разболълись глядючи»… А теперь? Конечно, Сольвейгъ и теперь глядитъ на дорогу, — отъ времени до времени, въ минуты, свободный отъ другихъ заботъ.