Саван алой розы (СИ)

Кошкин пока и сам не знал, к чему приведет его откровенная ложь. Удачей было уже то, что Лезин поверил, будто Гутман жив, и факт этот его точно заинтересовал. Гутман ведь и правда мог много чего рассказать – в теории.

Но Кошкин как будто ошибся.

– Боюсь, вы откровенно блефуете, – прищурился Лезин, глядя на него через стол. – Вы, Степан Егорович, выходит, и половины не знаете всей правды о том, что случилось на даче Глебова тогда. Иначе бы вам в голову не пришло обвинять меня.

Еще немного подумав, Лезин вдруг откинулся на спинку и резко отворил ящик стола. Воробьев дернулся – и в то же мгновение в руке протеже блеснул револьвер. Хорошая реакция. Только Лезин извлек из ящика всего лишь большой плотный конверт. Довольно потрепанный. И со вздохом повертел в руках.

Револьвера он не увидел из-за стола, слава Богу, а Воробьева Кошкин наградил тяжелым взглядом. Протеже густо покраснел и спрятал оружие.

– Право, не знаю, зачем я это делаю… – вздохнул Лезин, кажется всерьез. – Наверное потому, что мне невыносимо думать, что кто-то всерьез обвиняет меня в убийстве Розы. Ведь вы не только убийство актрисы хотите мне приписать, не так ли? Она была необыкновенной… Роза. Такой чистоты и искренности, мягкости и наивности я в ни в одной девушке не видел ни до нее, ни после. Я не святой, уж точно, но у меня бы рука не поднялась причинить ей зло. Что касается Гутмана и Глебова, – он тяжело поглядел на Кошкина, – эти двое получили то, что и заслуживали. Один всю жизнь провел на каторге и, думается мне, там и скончался, а второй до последнего дня мучился осознанием вины за убийство Журавлевой. Хотя он не убивал ее, конечно. Ни нарочно, ни нечаянно. Вот Глебов удивился бы, узнав правду!

Лезин, вполне довольный собой, уверенный – передвинул конверт Кошкину. Великодушно позволил:

– Оставьте себе. Делайте с этим, что хотите. Можете даже передать ее родственничкам, если духу хватит.

Кошкин, усомнившись ненадолго, здесь же распечатал конверт и вытряхнул на стол несколько пожелтевших от времени страниц, испещренных уже знакомым ему почерком. Почерком Аллы Соболевой. Один край у всех страниц был рваный – кажется, их вырвали из дневников вдовы. Вероятно, не из тех дневников, что уже прочел Кошкин: там вырванных страниц не имелось точно. Но вот те оставшиеся, что похитили у Александры Васильевны… вполне возможно.

Лезин, закрыв ящик, встал из-за стола и мимо полицейских прошел к окну. Глядя на полыхающий на заднем дворе костер, с ленцою в голосе пояснил сыщикам:

– Тогда, на даче Глебова, когда я понял, что скоро в доме будет полно полиции, я первым делом отправился в комнаты Розы и отыскал ее тетрадки. Я знал, что она ведет дневник, она и не скрывала. И я догадывался, что, скорее всего, она написала в них больше, чем следовало. Тетрадки я забрал. Позже, как полиция все обшарила да уехала, вернул и посоветовал горничной их забрать да припрятать. При случае, отдать Розе. Но кое-какие листы возвращать не стал. Не дай Бог бы эти страницы попали в руки полиции двадцать восемь лет назад.

Кошкин глядел настороженно – и на страницы якобы из дневника Соболевой, и на Лезина. Не подделка ли? С какой стати Лезину вообще следует верить?

– Неужто вы были влюблены в юную Соболеву? – жестко спросил он. Даже отметил, как невольно дернулся Лезин при тех словах. – Извольте, не могу этому верить. Если были влюблены, то как могли позволить Глебову остаться с нею в музыкальном салоне в тот вечер? Ведь вы нарочно их оставили вдвоем! Не пришли на помощь даже когда она вас звала! А все для того, чтобы было, чем шантажировать Глебова!

– Да, я тоже виноват перед нею, не спорю, – отозвался Лезин удивительно спокойно. – Но все, что я делал, я делал ей во благо. Деньги Глебова, все это, – Лезин сделал широкий жест, будто обхватывая все, что его окружает, – могло бы принадлежать ей, ровно, как и мне. Я ведь сватался к ней. Она могла бы быть свободной от старика Соболева и счастливой. И она смогла бы полюбить меня со временем, я знаю. Несмотря на все мои пороки, смогла бы. Она была еще замужем тогда за этим дурачком Гутманом, но, порой, она так на меня смотрела, по-девичьи смущалась и краснела, что… мы могли быть счастливы с ней. Оба. А не прожить свою жизнь так, как прожили. Я ведь из-за нее так и не женился ни на ком. Мой крест.

Кошкин уловил одно:

– Вы сватались к Алле Соболевой?

– Просил ее руки у Бернштейнов, – поморщился Лезин. – Сразу после суда. Полагал, что они позволят дочери быть с человеком, который ради нее горы свернет – а я именно таким и был. Это ведь я задействовал все связи, чтобы ее имя нигде не прозвучало. Уговорил и Глебова молчать о ней, и Гутмана, прислугу на даче.

– Но Бернштейны отказали… – задумчив произнес Кошкин.

– Ее брат назвал меня оборванцем в гороховом пальто17 и велел убираться подобру-поздорову. А отец Розы и вовсе не посмотрел на меня, только сказал какэр18 и сплюнул под ноги…

– Вы поэтому их убили?