Савва Мамонтов

Надежда Васильевна Салина поминала эти первые в жизни гастроли добрым словом. «Везли исключительно итальянские оперы и одну русскую „Снегурочку“, как новинку, нигде еще не шедшую… Мы пели в театре Коммерческого собрания. К нему примыкал старинный барский парк с длинными заросшими аллеями, с буйным кустарником, с овражками, через которые кое-где были перекинуты обветшавшие мостики… Коровин всегда носил с собой ящик с красками, и как только перед нами появлялось живописное место, мы сейчас же делали привал, и Коровин набрасывал эскиз, для которого позировали все, кто желал… И Коровин и мы были беззаботны и совсем не думали о том, чтобы сохранять наброски, написанные шутя, мимоходом».

Последним спектаклем Частной оперы Кроткова стала «Снегурочка», поставленная в Харькове 16 сентября 1887 года. Спектакль этот был бенефисом Салиной. 17-го актеры разъехались кто куда.

Татьяна Любатович, благодаря протекции Мамонтова, получила приглашение в итальянскую Королевскую оперу, которая гастролировала в Лондоне, в театре «Ковент-Гарден». Савве Ивановичу надо было доказать, что его пассия — актриса европейского уровня и поет заглавные партии не по прихоти доброго дяди.

Тенор Н. П. Миллер получил приглашение в Большой театр. Позже он с успехом гастролировал в Барселоне, пел в миланском Ла Скала.

В Большой театр отправились также бас-профундо С. Г. Власов, контральто В. Н. Гнучева, сопрано Н. В. Салина.

Тенор Г. О. Ершов понадобился Петербургской императорской опере, получил должность режиссера. Баритон Г. Ф. Гордеев уехал в Одессу, где пел, а позже стал серьезным и очень интересным режиссером.

Все эти приглашения, успех на сценах России и за рубежом — признание и похвала школе Мамонтова. Посредственностей у него в театре не водилось, были очень молодые люди, новички сцены, которые за два с половиной года стали профессионалами и — художниками. Салина в своих воспоминаниях пишет, как боролась она с рутиной Большого театра, как изнемогала от интриг и чиновничьего равнодушия. И чего-то все-таки добилась. Знаменитый баритон П. А. Хохлов настоял, чтобы ей была отдана партия Татьяны в «Евгении Онегине». Сам Чайковский вручил Надежде Васильевне роль Лизы в «Пиковой даме».

Театр Кроткова кончился, и Елизавета Григорьевна вздохнула с облегчением. Она снова обретала своего неуемного Савву. Так ей казалось. Но Савва Иванович без театра остался, как без души. Заботы железной дороги целиком его не забирали, а энергии с годами не убыло… Радость и надежда на выздоровление мужа от его увлечений скоро померкли в Елизавете Григорьевне.

Савва Иванович оставался верен своей непозволительной любви и, вполне возможно, чтобы не потерять Татьяну Спиридоновну, начал держать театральную антрепризу. На Великий пост 1888 года он набрал труппу из итальянцев, которая пела в том же театре Корша. В этой труппе были не просто хорошие актеры, а высший класс. Тенора: Анджело Мазини, Лечо, де Фалько, Дерюжинский, Яльберт, баритоны: Маэстрини, Полли, басы: Ротоль, Ванден, сопрано: ван Зандт, Торриджи, Кетли-Ролли, меццо-сопрано: Сюннербер, Марченко и, конечно, Любатович. Репертуар, как всегда, соблазнительный и широкий: «Миньона», «Травиата», «Кармен», «Севильский цирюльник», «Динора», «Трубадур», «Лакме», «Фра-Дьяволо», «Фауст». Оркестром дирижировал Труффи.

О драматургической целостности спектаклей говорить не приходилось. Из нового Мамонтову удалось поставить только оперу Флотова «Марта», но все делалось в такой спешке, что не о глубине образов пришлось думать, а о том, как довести спектакль до финала. Текст певцы знали плохо, хор сбивался, пропускал свои номера.

Итальянцы пели по-итальянски, хор — по-русски, немец Яльберт — по-немецки. В «Травиате» Яльберт явился перед публикой в пенсне, и Савве Ивановичу оставалось только рукой махнуть. Одно было не в пример русской Частной опере — считали не убытки, а барыши.

13

В конце 1888 года Савва Иванович поехал в Италию и взял с собой Коровина. Есть художник, есть путешественник, владеющий пером. Значит, надо создать книгу «Путевые заметки». И такая книга была создана. Вернее, не книга, а рукопись с рисунками на полях. «Пока не сел в вагон и покуда не тронулся, все еще не верилось, что можно уехать за границу, хотя на короткое время, — так начинает Савва Иванович свою „одиссею“. — Пошли разные Вязьмы, Смоленски, Мински и неизбежный тоскливый пейзаж. Тощая земля, тощий белорус на своей тощей клячонке. Только березка родимая да елочка неприхотливо живут себе, не мудрствуя лукаво, довольные и солнышком холодным и серым небом и тощей землицей. Но нет, что я говорю? Где же найдешь столько задушевной прелести, простоты и шири, как в русском пейзаже?»

Обычный школьный зачин, в котором проглядывает стилистика Гоголя. Но глаз у Саввы Ивановича цепкий.