Савва Мамонтов

Другое дело Елизавета Григорьевна. О всех творческих задумках Михаил Васильевич сообщал ей первой, ожидая совета, духовной поддержки. «Непременно буду в Абрамцеве, — писал он из Кисловодска, от Ярошенко, — за последние месяцы много набралось такого, что поговорить и посоветоваться с Вами, Елизавета Григорьевна, есть необходимость». Он радуется, что ее сын станет товарищем по работе: «На днях отсюда (из Киева. — В. Б.) уезжает Андрей Саввич, с которым теперь у меня общие интересы по собору, так как на хорах орнаменты поручены ему». С Дрюшей ему легко, и он спешит сообщить Елизавете Григорьевне: «Андрей Саввич передал мне желание Ваше иметь снимок с моего „Рождества“, а также и Ваш отзыв о нем, который меня немало обрадовал. (Интересно, как Вы найдете оригинал)…

Я очень рад, что судьба свела в работах по собору с Андреем Саввичем. Его орнаменты мне крайне симпатичны, и приятно то мирное соглашение, которое до сих пор существует между нами в этом деле. Я в отношении Андрея Саввича испытываю те же благодарные чувства, какие бывают у рисовальщика к талантливому граверу, зная, что таковой не только не испортит рисунка, но часто придаст ему нечто совершенное».

Кончив картину «Юность преподобного Сергия Радонежского», Нестеров опять же обращается к Елизавете Григорьевне: «Хотелось бы, чтобы Вы… как и раньше было, посмотрели ее одной из первых, и если она окажется удовлетворительной, то я думаю послать ее на Передвижную выставку».

Для молодого художника одобрение Елизаветы Григорьевны не единожды было спасительным. Художников убивают по многу раз, а живы они молитвами и утешениями своих почитателей.

В художническом окружении Мамонтова в конце 80-х — начале 90-х годов происходят заметные изменения, оно теряет черты некоего единства и консолидируется вокруг двух центров — одни тяготеют к Савве Ивановичу, другие — к Елизавете Григорьевне. Васнецов, Нестеров, Андрей Саввич, духовные друзья Елизаветы Григорьевны, — на лесах Владимирского собора. А друзья Саввы Ивановича? Врубель, покинув Киев, церковную живопись, творит «Демона», Антокольский — «Сатану», а новобранец Шаляпин — своего Мефистофеля. Удивительные совпадения и контрасты.

Духовные устремления Елизаветы Григорьевны и Саввы Ивановича не просто разошлись, они мчатся друг от друга, как разбегающиеся по Вселенной галактики.

Семья не распалась не только потому, что детей было жалко. Развестись — ославить подрастающих девочек, уже невест. Для Елизаветы Григорьевны ее слово «да» под венцом — обет Богу. Обманутая, оскорбленная, она смиряется и несет свой крест, не жалуясь, не протестуя… Теряя мужа, Елизавета Григорьевна не знала предательства старых друзей дома. Для Поленова, Антокольского, для Васнецовых, Неврева, Остроухова, для Серова, для отдалившегося Репина — Абрамцево и дом на Садово-Спасской — это не Савва Иванович, прежде всего это — Савва Иванович и Елизавета Григорьевна.

Что же до личных заслуг перед музами отечества, как, чем вымерить, выделить долю того и другого?

В Венгрии женщина, выходя замуж, теряет не только фамилию, но и свое имя. Приблизительно такое же отношение к женщине у нашей истории. Помним только цариц-самодержиц, но не жен государей, особенно в спокойные, в счастливые для государства времена.

В искусствоведческой литературе есть Третьяков, Мамонтов, Щукин, Морозовы. О женах этих людей мы чаще всего ничего не знаем. Но разве собрал бы коллекцию икон Илья Семенович Остроухов без капиталов супруги? Разве мог бы Третьяков создать галерею, если бы его половина, Вера Николаевна Мамонтова, противилась бы подобному «вкладу» денег?

Елизавете Григорьевне биографы Саввы Ивановича Мамонтова не могут не уделять доли внимания, но она тоже всегда в тени своего Саввы Великолепного.

А ведь если быть памятливым, справедливым, то мы должны признать следующее. Абрамцево Мамонтовых начинается с Антокольского, судьба же распорядилась так, что другом Антокольского прежде Саввы Ивановича стала Елизавета Григорьевна. Марк Матвеевич почитал ее своим другом и писал ей удивительные, мудрые письма.

«Девочка с персиками» — это не только песнь песней во славу собственных безмерных сил, но и запечатленная любовь к матери, к дому, к Абрамцеву Елизаветы Григорьевны.

Валентин Александрович Серов — человек исключительной честности и прямоты — писал о Валентине Семеновне, о родительнице своей: «Еще одно ее больное место: холодность моя к ней. Она права, нет во мне той теплоты, ласковости к ней, как ее сына. Это правда, и очень горькая, но тут ничего не поделаешь. Я люблю и ценю ее очень как артиста, как крупную, горячую, справедливую натуру, таких немного, я знаю. Но любви другой, той спокойной, мягкой, нежной любви нет во мне. Если хотите, она во мне есть, но не к ней — скорее к Вам. Странно, но это так. Мне кажется, Вы знаете это, Вы не можете этого не знать». Письмо адресовано Елизавете Григорьевне.

Вот и поразмыслим, какая заслуга перед искусством у хозяйки Абрамцева, если двадцатичетырехлетний Серов признавал ее своей мамой.