Савва Мамонтов

— Я, наверное, заговорил вас, Савва Иванович.

— Да ведь когда и с кем так поговорить? Вам бы Академию отдать.

— С Товариществом хлопот полон рот. Что же до Академии, то перемены не за горами. Старое на упрямстве держится, вернее, на старцах… Старцы-то уйдут, а вот что новые учителя предложат… Я вижу, как погружается в рутину Товарищество. Давно ли я поднял бунт в Академии, а теперь и в Товариществе хоть бунтуй.

— В чем же дело, Иван Николаевич?

— В человеке. Старятся не только люди, дела их тоже старятся.

Вышли пройтись перед ужином. Над Ворей плавал туман. Тюкали топоры.

— Приводим имение в порядок, — сказал Савва Иванович. — Сняли, наконец, план. Просеки прорубаем.

Прошли к пруду. Вода была темная, берега щетинились осокой.

— Совсем недавно выкопали этот пруд, осоку никто не сажал, а вот растет. Даже кувшинки в этом году были. Откуда что берется!

Подвел гостя к свежему срубу:

— Это будет квартира учительницы. Елизавета Григорьевна хлопочет. — Внимательно посмотрел на Крамского. — Вам многое открыто. Скажите, прибывает хоть что-то месту от бывших здесь великих людей? Аксаковы, Тургенев, Гоголь, Загоскин… Вот художники теперь — вы, Репин, Антокольский, Поленов с Васнецовым… Кстати, что вы думаете о Васнецове? О новой его картине?

— Васнецов — красное солнышко. А насчет того, красит ли человек место? Думаю, что место тоже кидает на человека отсветы.

— Рефлексы! — улыбнулся Савва Иванович.

— Рефлексы! — серьезно сказал Крамской.

В первых числах августа в Петербург проводили Антона Серова. По уставу Академии к экзаменам допускались лица не моложе шестнадцати лет, но Репин дал Антону рекомендательное письмо к всемогущему конференц-секретарю Академии Исееву, письмо к Чистякову.

Рекомендация Репина подействовала, Серова к экзаменам допустили, он их выдержал, и на его прошении появилась резолюция: «Принять, 16 августа 1880. В число вольно-слушающих по живописи».

14

Елизавета Григорьевна проснулась от тишины. Небо за окном синее, с горчинкой. Осень… Первое сентября!

Она поспешно поднялась, приводила себя в порядок, с удивлением вслушиваясь в тишину дома.

Отворила двери своей комнаты, готовая к шумной овации, к хору — тишина. Никого. «Приучил Савва к чудесам», — покачала головой Елизавета Григорьевна. Она прошла через комнаты — даже слуг нет. Отворила дверь во двор и ахнула: что-то похожее на каланчу, а на верхней площадке Савва Иванович в образе Симеона Столпника.

— Аллилуйя! — вскричал Столпник, и со всех сторон побежали к Елизавете Григорьевне ангелы и ангелочки с белыми крылышками. Увенчали венком из алых роз. Повели к столпу. На столпе как раз явился архангел с трубой. Труба пропела серебряную песнь, и Савва Иванович пропел с высоты:

— С днем рождения!

Потом были подарки, покупные и сотворенные. Илья Ефимович преподнес прошлогодний портрет, побывавший на Передвижной выставке.

Вместо завтрака ездили в монастырь, прикладывались к мощам Кирилла и Марии — родителей Сергия Радонежского. Вместо обеда пир. Потом вытирали огонь из дерева. С факелами устроили шествие в сказочный лес, где рос Аленький цветок. Цветок был сорван. Савва Иванович явился среди грохота литавр в образе жуткого чудища. Но когда Елизавета Григорьевна поцеловала чудище, оно тотчас обернулось добрым молодцем. Во фраке, с коком на голове, и на весь Абрамцевский лес полилась итальянская ария.

Жгли костер, рассказывали страшное. Возвращались домой в темноте, дом, встречая, вспыхнул огнями — обрадовался хозяйке.

Зала была превращена в сад: флоксы, гладиолусы, хризантемы…

Грянул любимый Тургеневым ланнеровский вальс, Савва Иванович собирался пригласить Елизавету Григорьевну по-старинному, но подлетел Сережа, щелкнул каблуками, закружил свою маму. Сделав круг, подвел к отцу.

Вальсируя, Елизавета Григорьевна дрожащим голосом шептала:

— Савва, я танцевала с сыном.

— Ты счастлива?

— Я счастлива.

— Помнишь Ниццу? Бесконечный берег моря?

— Да, Савва.

— А потом, когда ты жила с детьми во Флоренции… Чижов-чудак держал меня в Москве… Как я летал к тебе через тысячи верст. Как я желал быть с тобою.

— Да, Савва.

— Ты все-таки плачешь?

— Мне очень хорошо. Так хорошо, словно прощание какое-то.

— Чепуха! Эта твой личный Новый год, новое счастье.

— Мама! — подбежал Дрюша. — Потанцуй же со мной! Я тоже в перчатках.

В Москву обитатели Абрамцева перебрались 25 сентября. Сергей сдал экзамен и был принят во второй класс гимназии.

Антокольский в Москву так и не приехал. Год у него выдался не очень-то рабочий. Сделал барельеф «Последняя весна», запечатлел друга своего, барона Марка Гинцбурга, художника, умершего в девятнадцать лет. Работал над бюстами великого князя Константина Николаевича, великого князя Николая Николаевича старшего. Позволил увлечь себя очередным монументом — памятником императору Виктору-Эммануилу.

Между тем приближалось Рождество, и на Садово-Спасской кипели обычные театральные страсти.