Савва Морозов

Трудно сказать, пытался ли Морозов в действительности свести на нет роль Немировича-Данченко в решении дел МХТ: Владимир Иванович был склонен преувеличивать козни своих мнимых и действительных недоброжелателей. По словам исследователей, «при обсуждении этого пункта Савва Тимофеевич требовал сохранить за собой решающий голос в делах Правления Товарищества и полную хозяйственную независимость. И это не было, безусловно, продиктовано личной выгодой или болезненным самолюбием… Этим пунктом Устава Савва Тимофеевич требовал… доверия».[438] Думается, это замечание соответствует действительности. Морозов хотел оградить себя от неприятных неожиданностей со стороны других пайщиков. Ведь он фактически брал на себя главную ответственность за финансовое обеспечение дальнейшей деятельности театра в течение трех лет. Кроме того, купец давал Товариществу такие обязательства, выполнение которых никак нельзя назвать легкими. Поэтому он старался заранее укрепить свои позиции — не ради личной выгоды, а на благо общего дела.

Однако Немирович-Данченко на своих позициях стоял твердо и даже вынудил Савву Тимофеевича пойти на некоторые уступки. Из окончательной, имеющей юридическую силу, версии документа текст 17-го параграфа не исчез, однако он остался в качестве примечания, а не как самостоятельный пункт договора. Зато из окончательной версии исчезли примечания 1 и 2 к параграфу 2-му, где говорилось, что если у пайщиков «не окажется средств для внесения своих паев, то С. Т. Морозов авансирует потребные для каждого участника суммы под векселя сроком на три года» — в счет будущих прибылей. Любопытно, что Немировичу-Данченко, наравне с простыми актерами, Морозов открывал кредит лишь на три тысячи рублей, в то время как Станиславскому он готов был предоставить 15 тысяч, а Лужскому — шесть тысяч. Видимо, именно это обстоятельство больно задело Владимира Ивановича… В 1907 году в письме Станиславскому он всё еще с обидой вспоминал: «Морозов сочинил Проект Товарищества, по которому никак не могли найти, что я такое в Театре. При этом, когда я отказывался вступать в такое Товарищество… тогда Морозов отказывался перестраивать театр и давать денег. Для спасения дела я должен был принять и этот унизительный для меня договор. И при том же Морозов заявлял, что он доверяет мне не более чем всем второстепенным лицам, т. е. 3000».[439]

В итоге был принят отдельный документ, дополнявший Условие между пайщиками МХТ, — Условие между Саввой Тимофеевичем Морозовым и пайщиками Московского Художественного театра (на срок с 1 октября 1902 года по 1 июня 1905 года). Здесь пункт, задевший самолюбие художественного директора, звучал совершенно иначе: «С. Т. Морозов обязуется кредитовать пайщиков в половинной сумме их паевого взноса на тот случай, если… им придется делать дополнительные взносы для пополнения оборотных средств театра».[440] Не зря, видимо, под новым документом стоят подписи не всех пайщиков, а только Морозова и Немировича-Данченко.

Как бы то ни было, в феврале 1902 года Условие между пайщиками МХТ, а с ним и Устав Товарищества деятелей Московского Художественного театра были утверждены. Организационная основа дела, которое Савва Тимофеевич построил по образу и подобию коммерческого предприятия, была создана. Теперь, имея твердую почву под ногами, он мог с легкой душой приступить к следующему этапу — строительству нового театрального здания.

Несмотря на все сложности, с которыми ему постоянно приходилось сталкиваться, к 1902 году Московский Художественный театр уже пережил юность и вступил в буйную, полную ничем не сдерживаемой энергии пору молодости. По словам А. Н. Сереброва, вхожего в закулисное царство МХТ, в это время «Художественный театр переживал пору зеленой весны, когда распускаются цветы, но нет еще плодов. Театр считался «содружеством равных во имя искусства»… В театре не предполагалось ни богатых, ни бедных, ни заведомо талантливых, ни безнадежно бездарных. Миллионер Савва Морозов чинил электрические провода, машинист сцены И. И. Титов обсуждал постановку пьес. Неизвестный сегодня актер мог назавтра оказаться знаменитостью. Статистов пробовали в ответственных ролях, исполнители ответственных ролей участвовали в массовых сценах наряду со статистами. В антрактах к нам в уборную приходил В. И. Немирович-Данченко и рассказывал нам об истории «нашего» театра и его задачах. Почтенная актриса Самарова пришивала к нашим театральным костюмам оторвавшиеся пуговицы. Мы гримировались красками того же качества, что и Станиславский. Режиссеры с каждым из нас по отдельности работали над нашими бессловесными ролями. Нам предлагалось чувствовать себя членами единой дружной семьи — братьями и сестрами во имя искусства».[441]