Савва Морозов

Товариществу частного театра В. В. Чарского срочно требовалась крупная сумма, девять тысяч рублей, — иначе власти в лице обер-полицмейстера Власовского запретили бы существование театра. Треть суммы удалось добыть у известного театрального мецената С. И. Мамонтова, но у кого было попросить большую часть? «Составился совет, душой которого был известный журналист и корреспондент «Новостей» Рокшанин. Было решено просить Савву Тимофеевича Морозова… Однако Рокшанин не нашел для себя удобным являться к С. Т. Морозову одному, по весьма важным соображениям, причем он сказал:

— Надо толково сделать, не вмешивая меня в это дело, даже косвенно… Хотя если бы Далматов поехал, я бы мог его сопровождать и представить.

Все перевели умоляющие взоры на В[асилия] П[антелеймоновича].

— Почему же это ты для меня делаешь такое исключение? — осведомился я.

— А видишь ли, когда ты был в Нижнем, на ярмарке, я слышал, с каким энтузиазмом он отзывался о тебе! Восторгался! И потом сам был свидетелем, как он и Баранов после биржевого заседания уговаривали купечество идти в театр тебя смотреть.

— A-а! Вот оно что!

На следующий день, в девять часов утра, мы оба поехали к С. Т. Морозову… Появился в конце сводов представительный молодой человек с темной бородкой, во всем черном; открытая грудь смокинга ослепляла белизной манишки, и мягкие подошвы обуви отличали в С. Т. Морозове человека хорошего тона… Он любезно пожал руку Рокшанину, который представил меня.

— Ах, это вы. Очень, очень рад познакомиться. Поклонник вашего таланта. Вы мне доставили истинное наслажденье. Очень, очень приятно, — крепко пожимая руку, довольно тихо проговорил С[авва] Тимофеевич], и даже как будто краснея.

Началась «живая картина», так как Рокшанин был очень бледен, а В[асилий] П[антелеймонович] не решался просить, а С. Т. Морозов не понимал, в чем дело.

Наконец, как-то вышло так, что В[асилий] П[антелеймонович] изложил, в чем дело.

— Так вам нужны, вы говорите, пять тысяч?

— Да… Очень нужны, — сказал я. — Мы вам возвратим их Великим постом. Можете быть уверены… Эти деньги будут лежать в сохранности у Власовского… в виде залога.

— Хорошо-с. Только я не могу сейчас дать. Прошу завтра в это же время заехать сюда…

На другой день я приехал к Морозову несколько раньше назначенного времени и ходил под мрачными облупившимися сводами просто сам не свой, предаваясь неприятному предчувствию, что Морозов вышлет сказать, что ему некогда, извиняется, просит заехать на днях… или что-нибудь в этом роде.

— Простите, я вас заставил ждать, — дела… — неожиданно, как бы подкравшись в своей мягкой обуви, проговорил деловым тоном Морозов… Не садясь, он вынул из смокинга пачку денег и, передавая их мне, также сердечно сказал:

— Желаю от всей души полного успеха.

Я вынул, в свою очередь, сохранную расписку и почетный билет на все спектакли нашего товарищества, — но Морозов ни того, ни другого не принял.

— Простите, не могу. Я страстно люблю театр. Но такая моя горькая участь. Если узнают, что я вам дал денег, да еще пользуюсь почетным билетом — меня, пожалуй, заподозрят в чем-нибудь таком… что для нашего брата нежелательно. Понимаете, коммерция руководствуется собственным катехизисом. И потому я буду просить вас и ваших товарищей ничего обо мне не говорить, прошу даже, если возможно, забыть, что это именно я оказал услугу… Вот мои проценты с вас на капитал, — шутя и добродушно улыбаясь, проговорил С. Т. Морозов, — и мы расстались».[309]

Этот эпизод показывает, что С. Т. Морозов испытывал к театральному искусству искреннюю любовь на протяжении многих лет. Любопытно, что, будучи человеком расчетливым, а иной раз и прижимистым, он регулярно вкладывал средства в ненадежное театральное дело, где очень многое зависело от случайностей: немало частных театров умирало, не прожив и двух сезонов. Однако Морозова это не слишком смущало. Говоря словами современников, «потребность в частных театрах всё время чувствовалась в воздухе культурной Москвы». Видимо, приобщение к театральной культуре как можно более широких слоев населения входило в морозовскую «программу» преображения действительности. И эту программу Савва Тимофеевич претворял в жизнь уже в середине 1890-х.

Как уже говорилось, на его средства в Орехово-Зуеве один за другим появились два театра: в 1897-м деревянный Летний, в 1912-м каменный Зимний. Оба театра являлись общедоступными, то есть были рассчитаны на людей с невысокими доходами, прежде всего на рабочих и служащих. Они были созданы не только для того, чтобы отвлечь простой народ от пьянства, но и для повышения его культурного уровня. Наряду с концертами для публики попроще здесь давались театральные постановки, привлекавшие интеллигенцию. На орехово-зуевской сцене нередко выступали лучшие петербургские и московские артисты.