Савва Сторожевский

Перед ними предстала следующая тайная запись: «Изволением Преблагого и Прещедраго Бога нашего, и заступлением Милостивыя Заступницы Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы, и за молитв Отца нашего и Милостиваго Заступника Преподобнаго Саввы чудотворца, и по обещанию, _г и по повелению раба Христова, Царя Алексея, и от любви своея душевныя, и от сердечнаго желания, слит сей колокол в дом Пресвятыя Богородицы, честнаго и славнаго ея Рождества и Великаго и Преподобнаго Отца нашего Саввы Чудотворца, что в Звенигороде, Нарицаемый Сторожевский».

Ничего сверхъестественного мы в этой записи не наблюдаем. Зачем же тогда пришлось её шифровать? Один из возможных ответов таков. Царь, решивший сделать щедрый вклад в монастырь, не хотел его афишировать, а потому текст о своём «обещании» и о себе — «рабе Христовом», осуществляющем подарок Саввиной обители «от любви своея душевныя, и от сердечнаго желания», перевёл в непонятные знаки. Можно заметить в этом и некие отголоски языческих обрядов и традиций, с которыми в то время ещё продолжали бороться в христианской среде (об истории про царя Алексея и медведе — речь ещё впереди). Недаром мастера, когда начинали лить колокола, придумывали всякие «отвлекающие» и совершенно непонятные, безумные истории. «Отвлекающий» текст шифровки-кода на Большом Благовестном защищал автора словно оберег-талисман. Колокол звонил, кого-то тайно поминал, но кого — это не должно было быть доступно окружающим. Поразительно, но слова царя оказались крепче металла, они пережили даже сам колокол, став доступными ещё до его исчезновения.

О появлении вообще колоколов в Звенигороде ходили разные легенды. В XIX веке один радетель правды истории писал: «Савва построил монастырь на месте, которое слывёт Сторожевскою горою. В Звенигороде всякий расскажет вам, что на сей горе в старину находилась стража и висели колокола, и в случае нашествия стерегущие ударяли в оные. Звук сообщался подобной не в дальнем расстоянии второй стороже, от коей — третьей и так далее в самую Москву о приближении неприятельском». Рассказ мог бы показаться правдоподобным. Однако мы уже знаем, что название — Звенигород — не обязательно и скорее всего вовсе не связано ни с какими колоколами. Оно появилось гораздо ранее, нежели на Руси стали использовать колокола. В древние времена звонили с помощью «била» — куска металла, болванки, о которую стучали другим куском металла же. Не всегда такой звон можно было назвать звоном, и ему в большинстве случаев не была присуща хоть какая-нибудь гармония. Мы даже не можем утверждать, что, например, во времена Саввы Сторожевского при церквях в монастыре и в Звенигородском Кремле были колокольни, а на них висели колокола. Здешние колокольни тех времён до нас не дошли.

Однако символом Звенигорода, хотя и более поздним, стал именно колокол. Это скорее всего был именно тот самый, уже упомянутый нами Большой Благовестный, что подтверждается в описании городского герба в конце XVIII века, на котором помещён был «великий колокол, подписанный на краю онаго неизвестными ныне литерами», то есть с тайнописью.

Уникальная, «обросшая» изысканными шатрами и арками звонница из пяти ярусов, расположенная на Соборной площади монастыря, появилась в законченном виде уже после Смутного времени, в эпоху Алексея Михайловича, то есть в XVII столетии. Она также стала «визитной карточкой» города, неповторимым образом обители, самым узнаваемым и любимым многим силуэтом верховий Москвы-реки. Надо сказать, что даже столичные звонницы, включая колокольню Ивана Великого, не могли соревноваться с Саввинской, в особенности по её сказочной многообразности, неповторимости архитектурных деталей и чисто русской асимметрии, напоминающей былинные сказания о дворцах-теремах и замысловатые очертания произведений деревянного зодчества.

Она-то и приняла на себя то удивительное количество и не менее удивительное качество колоколов, которые сделали славу Граду Звона. Среди них самые известные, кроме Большого, следующие.

Колокол Фёдора Моторина весил немного, всего 300 пудов и имел звание «повседневного». Был отлит он через год после того, как в Саввино-Сторожевском монастыре подвесили Благовестный мастера Григорьева — в 1672-м. Использовали для него металл, оставшийся после работы григорьевской артели. То была одна из лучших работ выдающегося мастера. Это его сын — Иван Моторин — позднее отольёт в Москве гигантский Царь-колокол.