Сажайте, и вырастет

Чай и табак обращались, подобно валюте, пара целых носков или кусочек сливочного масла почитались за немалую ценность. Предметом смертельной вражды могла стать иголка, карандаш, мыльница или, как в моем случае,– спальное место возле окна.

3

На третий день зашли мои деньги. Каким образом попала в камеру наличность, однозначно запрещенная к хождению внутри следственного изолятора,– я не знал. Но, судя по лицу Славы Кпсс, эта головоломная операция не составила для него проблемы.

Кроме пачки мелких купюр, груз содержал письмо от жены и даже несколько фотографий. Их рассматривали сообща: я, Слава, Джонни. Письмо оказалось совсем коротким, составленным наспех. Перед моими глазами встала яркая картинка: некие подозрительные типы приходят домой, суют записку от мужа, ждут у входа, а моя любимая – торопливо царапает бумагу, пытаясь собраться с мыслями...

Вестей из семьи я не имел больше трех месяцев. Последние новости сообщил рыжий лоер, в свой последний, февральский, визит ко мне. Теперь я жадными глазами пробегал по строчкам, по крупно и округло лежащим буквам и даже поднес тетрадный листочек к ноздрям в попытке уловить запах своей женщины. Но не сумел. Записка явно прошла через многие проворные руки доверенных людей Славы Кпсс, долго ждала своего часа в чьих-то засаленных карманах.

Попутно супруга намекала на то, что затребованная мною сумма кажется ей весьма изрядной. Впрочем, это проскочило короткой фразой.

Ничего, любимая, потерпи, шептал я, осторожно прикасаясь пальцами к глянцевому изображению на фото, всматриваясь в строгие глаза, в сжатые губы, в светлые волосы. Больше я не стану просить так много. Я и сам знаю, что с деньгами не густо. Слава Богу, уцелело хоть что-то. Слава Богу, у тебя и сына есть хлеб на столе и крыша над головой. Скоро я вернусь и все исправлю...

Да, деньги в семье таяли, я это понимал. Жизнь в столице Империи недешева.

В сравнении со своим бывшим боссом Михаилом, отторгнувшим у меня мои капиталы, я был однозначно нищим человеком. И сам про себя думал так же. Обедневший, обанкротившийся, обманутый, все потерявший болван, чьи жалкие сбережения сводились только к тем суммам, что отдавались в разное время на хранение именно жене.

Но даже в таком состоянии, потеряв сотни тысяч долларов, сохранив жалкие копейки, – я оставался чудовищно богатым относительно тех, кто окружал меня теперь, в общей камере «Матросской Тишины». Двести долларов – еще совсем недавно незначительная, карманная сумма, пропиваемая беззаботно за один вечер, – здесь, за решетками, выросла в немыслимое богатство, в сверкающий клад, в источник радости.

– Уважаю! – удовлетворенно выдохнул в мой адрес Слава Кпсс, нежно мусоля в руках купюры. – Ты, Андрюха, монстр! Реальный жиган! Фигура! Если б таких, как ты, еще пару человек – мы бы весь Централ на уши поставили!

Я не мог отвести глаз от зрелища тощего, как смерть, юноши, нежно шелестящего радужными бумажками. Он поймал мой взгляд.

– Ты, Андрюха, небось, думаешь – куда я попал? Это же реальный сумасшедший дом! Угадал, да?

– Нисколько,– соврал я.

– Не грусти! Привыкнешь. Как я привык.

– Все равно не могу поверить,– откровенно признался я,– что ты здесь четыре года просидел.

– Пятый пошел,– уточнил Слава. – Сел я в восемнадцать, а сейчас мне двадцать три.

– Выглядишь старше...

– Тюрьма,– объяснил Слава. – Недостаток жратвы и кислорода. А на воле – веришь? – я восемьдесят кило весил... Но это дело прошлое. Если честно, я уже и забыл, что такое воля. Машины, девочки, шашлыки, зеленые деревья – все это так далеко... Иногда сомневаюсь, что воля вообще существует. Кажется – как родился, так тут и сижу. Здесь – вся моя взрослая жизнь. Выпусти меня сейчас – с ума сойду, реально... Бог знает, что я там буду делать, чем займусь... Зато здесь, на Централе, мне все понятно, до мелочи. Тут я как рыба в воде. Тут я вырос. Про людей – все понял. К Богу пришел. Жить научился. В свои силы поверил. Вот и Джонни не даст соврать...

В эту ночь я долго не мог уснуть. Несколько раз перечитал письмо жены. Вглядывался в фотографии, пытаясь по мелким деталям угадать то, чего в письме не было. Как она там? Позади у меня восемь месяцев – а сколько впереди? Дождется ли? Выдержит ли?

Наверное, это очень банально – сидеть в следственной тюрьме и волноваться о том, дождется ли тебя твоя женщина. Но ведь всякая банальность, развиваясь, однажды оборачивается своей прямой противоположностью.

Ко всему ночью резко повысилась температура. В камере воцарилась тяжелая духота, особенно болезненно ощущаемая на высоте двух метров от пола. Я обливался потом. Простыня подо мной промокла насквозь.

Под самое утро я наконец понял, что нормально поспать не смогу. И тут внизу, прямо подо мной, из купе моего покровителя, вдруг забубнил знакомый резкий голос.

Слова звучали негромко, однако я был отгорожен от разговаривающих только самодельным матрасом и металлом настила; я слышал даже дыхание беседующих, даже то, как ногти Слона иногда скребут по его телу.