Сажайте, и вырастет

– У тебя ведь есть приятель на «спецу», Толстяк, – тем временем сказал Андрюха. – Отпиши ему. Он тебе поможет. Заплати по таксе, и тебя переведут из этой камеры в другую. А лучше – вообще переезжай с Общего Корпуса. Что ты здесь хочешь поймать? Без поддержки авторитетных друзей в этой шобле агрессивных дураков твоя жизнь ничего не стоит. Трезво оцени свои силы! Ты заигрался в блатные игры. Смотри – оторвут голову! – Я опустил глаза. Сопляк-финансист понизил голос: – Может, ты и ловкий парень, но ты навсегда останешься здесь чужаком. Ты слишком интеллигентен и мягок. У тебя чересчур правильная и богатая речь. Слишком чистая кожа на лице. Слишком открытая улыбка. Отсидев год и три месяца, ты так и не стал плотью от плоти тюрьмы. Ты не ищешь дружбы и уважения ее полудиких обитателей. Ты не обратился в костлявого, недобро щерящегося по сторонам уркагана. Ты остался самим собой. Беги отсюда. Сунь начальнику тюрьмы взятку и отправляйся к приличным людям в приличную шестиместную камеру!

– Ты прав,– ответил я. – Толстяк мне поможет. Сегодня же отпишу на «спец». Сегодня же...

– Я тоже об этом подумал, – тихо, себе под нос, произнес Джонни. Видимо, последние слова я сказал вслух.

5

– Все, братва! – Слава Кпсс тяжело вздохнул, подошел к образам и размашисто перекрестился. – Конец фильма! Послезавтра – приговор. Прокурор запросил семь строгого.

– Значит, дадут шесть, – сказал Джонни. – Или даже пять...

Озабоченный Слава задумчиво ущипнул себя за серую кожу щеки.

– Будет шесть,– произнес он, по арестантской привычке сразу настраиваясь на худший вариант. – Шесть лет строгого режима! И за что? За то, что я дал дураку по голове и отобрал деньги, которые он все равно бы пропил за два дня? За выстрел в потолок? За что, а? За что, братва?

– Хорошо, что строгого, – заметил Джонни. – На строгом, говорят, меньше бардака.

– А вдруг,– вставил я,– окрестят на пять? Тогда ты встретишь Новый год уже на воле!

– Все в руке Божьей,– вздохнул Слава, осторожно вдевая самодельную вешалку в рукава малинового пиджака «а-ля новый русский». – Высплюсь – и поеду...

На суд полагалось ездить в приличной одежде. «Судовые» костюмы – несколько пар брюк, рубахи и пиджаки – бережно хранились в специальном чехле, рядом с телевизором. Пользоваться парадными вещами мог любой достойный арестант. Этот принцип свято соблюдался.

Все пиджаки, на мой взгляд, были ужасны. Двубортные, мафиозного шика, клифты с огромными отворотами и золочеными пуговицами, вдобавок донельзя заношенные. Но даже такие – волшебным образом иногда превращали грязных, узкоплечих пацанов в аккуратных юношей из интеллигентных семей. Множество раз опрятный костюм помогал срезать год, а то и два от срока. Во всяком случае, все в это верили.

«Судовую» коллекцию вдумчиво пополняли за счет одеяний вновь зашедших.

– И сколько раз ты выезжал на суд? – поинтересовался я.

– Тридцать два,– ответил Слава. Джонни уважительно продул зуб. От дальней стены послышался торопливый стук, и он поспешил выбирать бокового «коня». Я и Слава Кпсс остались наедине.

– Будет шесть,– проговорил Слава. – Освобожусь меньше, чем через год.

– Ты не рад, что ли?

Слава задумался.

– Рад,– ответил он мрачно.

– А чего такой грустный?

– Не знаю. Что я там буду делать, на воле? Чем там вообще люди занимаются, а?

– Не знаю,– ответил я. – Сам второй год сижу. Давно отвык.

– И я,– признался бандит-богомолец.

Тревога отяготила мой разум. Слава уходит! Послезавтра мой покровитель получит приговор. Станет осужденным. На следующий же день его закажут «с вещами». Через пять минут после того, как дверь за Славой закроется, в моей камере произойдет переворот. Место смотрящего займет другой авторитетный арестант. И это буду не я, конечно. Какой из меня авторитет? Наоборот – моя собственная жизнь резко ухудшится.

Отогнув край занавески, я посмотрел на противоположное купе, откуда по временам слышался хриплый голос Димы Слона. Сейчас, я знал, Слон подошлет кого-нибудь из своих приятелей – скорее всего, маленького наглого Федота – к нам: узнать, как дела у Славы, как продвигается его процесс.

Последние дни Слон держал себя со мной подчеркнуто дружелюбно, прекратил войну нервов: не провоцировал, не отпускал злобных комментариев и шуточек. Покрытый кельтскими орнаментами бандит ежедневно отправлял по Дороге две-три купюры на известный адрес, и в тот же день получал несколько доз порошка. Деньги гонятся по Дороге в открытом виде, и наркоманские движения Слона не оставались для меня секретом. Загнав по вене дозу, мой массивный недруг надолго затихал. По многу часов не вылезал из своего купе. Федот – его Слон открыто держал при себе шестеркой – таскал ему за занавеску баланду, чифир и чистые простыни.

Но я слишком хорошо теперь ориентировался в нравах и обычаях тюремного общежития, чтобы не догадаться: любитель ядов и нательных боевых узоров терпеливо ждет, когда наступит его час. Он хорошо понимал, что вся креатура смотрящего – Джонни, я, Малой, Гиви Сухумский,– оставшись без своего лидера, не сможет долго держать масть.