Сажайте, и вырастет

Вскоре появился сильно пахнущий дешевым дезодорантом трюмный надзиратель. Он отвел меня в каптерку и отобрал штаны, спасшие меня ночью от холода. Заключенный карцера получал казенную одежду: серую хлопчатую пару с черными поперечными полосами.

– «Кензо»? – спросил я, помяв в руках шершавый материальчик. – «Версаче»?

– Версаче замочили,– в тон ответил трюмный, демонстрируя понимание основных трендов фэшн-бизнеса. – Одевайся, пацан. Срок свой знаешь?

– Нет.

– Пятнадцать суток.

Облачившись, я побрел – руки за спину – назад, неотличимый от арестанта с классической карикатуры. Трюмный пристегнул деревянные нары к стене, замкнул особым ключом и оставил меня в одиночестве.

Я поискал, где сесть. Но в прямоугольном боксе карцера, два на три шага, сидячие места не были предусмотрены. Лежачие, естественно, тоже. На сыром, холодном, как могила, полу я разместиться не смог. Остался такой свободный выбор: либо стоять, либо ходить, либо присесть на корточки. В любом случае опорой служили только ноги.

Стянув с себя полосатую робу, я осмотрел поврежденные конечности, потом оторвал от трусов длинный лоскут, помочился на ткань и протер кровоточащие ссадины на локтях и коленях. Дурной запах не в счет, главное – предотвратить воспаление. В местном климате всякая царапина способна за неделю обратиться в огромный гнойный фурункул. Забота о своем здоровье, о чистоте и гигиене – вот одно из важных правил арестанта «Матросской Тишины».

Несколько часов прошли в безделье. Ныли поломанные ребра, отбитый зад и спина. Я бы уплатил по любой таксе за таблетку обезболивающего, за маленький белый цилиндрик анальгетика. Но свои деньги – несколько пятидесятирублевых банкнот, свернутых в трубочку – перед самым выходом из камеры, в сутолоке у двери, я незаметно для всех сунул в ладонь своему «стировому».

Этот щуплый мужчина, схваченный на Черкизовском рынке за открытое хищение двух гамбургеров из рук студента МВТУ им. Баумана, в тюрьме выглядел как человек, максимально далекий от каких-либо наличных средств. Обмазанный зеленкой и фурациллином, долговязый «стировой» в качестве личного имущества располагал только трусами в цветочек. Одежду, в которой его взяли, он проиграл в стос, первыми же днями отсидки. Теперь, с целью выжить, он стирал простыни мне и Джонни, получая взамен сахар и курево. «Стировой», я знал, порядочный арестант, он сохранит мои богатства в целости и вернет сразу, как только я вернусь домой, в камеру.

Но сейчас депозит заморожен, он в чужих руках. Боль снять нечем. Сигарет – и тех нет. Курить в карцере запрещено. Носить какую-либо одежду, кроме казенной, – тоже. Нельзя вообще иметь личных вещей. Единственное развлечение – расхаживать из угла в угол. Туда – пять шагов, обратно четыре с половиной. Полшага уходило на разворот. Все в точности так же, как в камере Лефортовского замка, откуда я начал: заносчивый, богатый, уверенный в себе.

Вечером явился мрачный, незнакомый вертухай. Он открыл замок, опустил нары и приказал выходить – получать матрас. Зайдя в ту же кандейку, где утром мне выдали полосатое шмотье, я ухватил бесформенную, расползающуюся в руках кучу тряпья, вернулся к себе, постелил и упал.

Использовать матрас наилучшим образом я научился сразу. Спать нужно не на самом матрасе – так холодно сверху; и не под матрасом; а внутри матраса. Ткань была во многих местах разорвана руками и ногами предыдущих обитателей трюма. Просунув в эти дыры конечности и немного помаявшись, я уснул.

2

Прошла половина ночи. В самой ее середине, мертвым предрассветным временем, скрипнул железный замок. Дверная амбразура приоткрылась. На черный пол тяжело упал сверток. Грев, с торжеством подумал я, вскакивая. Грев! Зашел грев!

Размотав нитки, развернув несколько газетных листов, я достал десяток карамельных конфет, сахар, сигареты и спички. Теперь можно жить.

Насладившись табаком, я поудобнее устроился меж прошитых нитками комьев свалявшейся ваты и задумался.

Я хорошо знал цену этим сигареткам, карамелькам и замусоленным кубикам рафинада. Они куплены на деньги, выкроенные из стариковских пенсий и куцых женских зарплаток. Принесены к тюрьме матерями и женами. Отданы в окошко приема продуктовых передач. Далее – дошли до дрожащих рук голодного арестанта. После мучительных раздумий, расчетов, сомнений и сглатываний слюны – сигаретки и карамельки, одна из десяти, из пятнадцати,– отданы в Общее. Ссыпаны, сложены в особую картонную коробку. Взвешены безменом. Множество раз тщательно пересчитаны. Замотаны в грузы. Переправлены из нескольких камер в одну. Там перепакованы более удобно. Ценой больших усилий, риска и хитрости, путем обмана и подкупа путь сигареток и конфеток заканчивается возле обитателя карцера.

В этот же ночной час другие сигаретки и карамельки доходят до харкающих кровью обитателей «тубанара», до собранных в отдельной камере больных СПИДом – до всех, кто бедствует.