Сажайте, и вырастет

Я приготовился в пять минут. Трусы, носки, книги, тетрадки уместились в один пакет. Продукты остались в распоряжении стукача. Памятуя о благородном жесте старых друзей, Фрола и Толстяка, я не взял ни чая, ни масла, ни курева — пусть все это напомнит гаду Грише обо мне, когда в камеру заедет новая жертва его коварства. Пусть. Я не жадный.

Матрас был свернут в трубу, увязан, баул застегнут. Осталось время для последнего разговора.

— Прощай, Гриша, — сказал я, садясь напротив швейцарца. — Я знаю, что ты стукач и сука. И я хочу, чтобы ты знал о том, что я это знаю. И всегда буду знать и помнить…

Гриша не удивился моим словам. Его взгляд сделался строгим и добрым, словно у школьного учителя. Подбородочек дернулся вбок и вперед.

— Прощай, Андрей, — спокойно ответил стукачок. — Встретимся на воле — кинешь в меня камень…

— Будь уверен, — предостерег я, — этот камень прилетит обязательно! Это будет такой камень — всем камням камень, ясно? Он прилетит, и еще как!

Гриша ничего не сказал.

— Как ты мог? — спросил я тихо. — Ты жрал мой хлеб, а потом ходил к ментам — и докладывал! Ты возвращался все время веселый и возбужденный! Потому что там тебе давали дозу! Угощали кайфом, да? Ты курил, или нюхал, или двигал по вене, или как там, у вас наркоманов, это называется! И — докладывал! Как ты мог?

— А что прикажешь делать, мон ами? — с чувством возразил Гриша. — Мне светит двенадцать лет. В этой стране у меня — ни родных, ни друзей. Как я выживу в аду для дураков? Мне скоро пятьдесят! Как я продержусь до конца срока? Кем я выйду? Беззубым стариком? Туберкулезником, инвалидом, импотентом? Тебе что, сильно навредила моя деятельность? Ты молодой. Выйдешь через три года. А мне что — гнить здесь до смерти?

— Как ты мог? — простонал я, игнорируя оправдательную тираду подлеца. — Как ты мог обмануть меня? Ведь я тебе — верил! А ты меня обманул! Я — тебе — верил! Делился с тобой последним! Переживал за тебя! Тер тебе в бане спину! Рассказывал о своих планах! А ты — докладывал! Как ты мог?

— Смог, — признался Гриша. — Взял — и смог. Это несложно…

Меня вывели. Без напоминания я повернулся лицом к стене. И разгадал ее. Понял. Я разоблачил эту стену — она есть та самая стена, в честь которой поименована кривая и узкая нью-йоркская улочка. Легендарная Уолл-стрит. Ею до сих пор бредят русские бизнесмены. Каждый второй мечтает о головокружительной коммерческой карьере, в финале ее — офис на улице имени стены, миллионы, сладкая жизнь, жена из отряда голливудских кинозвезд.

В действительности однажды мы имеем взамен миллионов и звезд с неба только деловитое, жестяное распоряжение: «Лицом к стене».

Лицом к стене — вот русский Уолл-стрит.

5

Вещи догнали меня на самом выходе, в комнате для шмона. Восемь месяцев назад здесь мне предложили раздвинуть ягодицы. Тогда я был новосел — теперь уезжал в неизвестность.

— Вам передача. Внесли мешок. Выложили на стол пакеты с едой и одеждой. Сквозь пластик просвечивали яркие яблоки.

— Проверяйте и расписывайтесь.

Через час я покинул Специальный следственный изолятор номер один дробь один. Я был полностью снаряжен. Нагруженный чаем, сахаром, сигаретами, фруктами и бельем, я едва уместился в железной будке тюремного фургона. Камуфлированному конвоиру даже пришлось нажать на дверь, чтобы задвинуть засов — и оставить меня один на один с вещами, собранными моей женщиной для того, чтобы я выжил, спасся.

Осталось выполнить задуманное. Выжить, спастись. И даже, может быть, отвоевать свободу.

Глава 27

1

Москва — если посмотреть на схему ее дорожных магистралей — напоминает кривое колесо. Огромные массивы тысяч зданий прорезаны кольцами и радиусами улиц и проспектов. Такая организация движения всегда готова напомнить всякому — и старожилу, и пришельцу — о центробежно-центростремительном порядке здешней жизни; впрочем, по тому же правилу существует и вся страна. От ее окраин к центру движутся люди, деньги, информация; в обратном направлении, на периферию, мчатся правительственные приказы, глянцевые журналы, телепередачи, а иногда и танковые колонны. Ближе к центру — человеческая масса гуще, плотнее, напряжение выше. По краям же — тишина, мирная полудрема.

Так я думал в раннем седьмом часу утра, рассматривая схему автодорог города, пытаясь решить, каким именно путем мне следует добираться до места встречи. Кредитор, назначивший мне вчера вечером рандеву, имел офис в противоположном конце мегаполиса. Мне предстояло проехать почти семьдесят километров по улицам, забитым тысячными пешеходными толпами, большими и маленькими автомобилями, грузовиками, трамваями и автобусами.

Как именно ехать? Через центр, загруженный транспортом, или вокруг, по окраине? Всякий умный азиат, вне всякого сомнения, избрал бы длинную дорогу — как более простую и спокойную. Хотя она длиннее едва не втрое. Наивный европеец, напротив, измерил бы линейкой расстояние от очки А до точки Б, вычислил выгоду, прыгнул за руль и дальше уже не сомневался бы ни в чем.