Сажайте, и вырастет

Я послушно выполняю просьбу. Сегодня я погасил весь свой долг и намерен уволиться к чертовой матери из фирмы Толстяка. Теперь он не может отдавать мне распоряжения, а только просить.

Повернувшись к холодильнику, он достает бутылку яда, затем лезет в сейф и кладет передо мной бумаги.

– Распишись вот тут, – еще тише просит босс. – Только не за себя.

Без лишних слов я беру протянутую авторучку и изображаю на квитанции к приходному ордеру замысловатый вензель.

– Мастер ты, – говорит Толстый.

Я морщусь.

– Все равно твои бумаги подписаны одной рукой. Это видно. Невооруженным глазом.

– А кто будет смотреть в мои бумажки вооруженным глазом? – Вадим подсовывает вторую квитанцию. – Теперь еще здесь что-нибудь нарисуй. Другим почерком.

– Не выйдет, – авторитетно возражаю я. – Почерк нельзя изменить. Я тренировался почти три года. Никакого эффекта.

– Вот видишь, – снисходительно усмехается Толстяк. – А ведь тогда, в камере, мы – вдвоем! – никак не могли тебя убедить, что твои занятия бесполезны…

– Не все, – отвечаю я и подхожу ближе к столу Толстяка. Он сидит прямо передо мной, ко мне лицом.

Глядя в узел галстука строительного магната, я показываю пальцем на лежащие на столе бумаги.

– Это… заявление на кредит… в местное отделение Сберегательного банка, – читаю я. – От вчерашнего числа. Это… письмо… от судебного исполнителя. Это…

– Хватит, я понял, – обрывает меня Толстяк. – Развил, значит, периферийное зрение?

– Тренировался семь месяцев, по полтора часа каждый день. Много интересных бумажек на столе у следователя прочел.

– Верю. – Толстяк озабоченно прячет документы в папку. – Значит, увольняешься?

– Да.

– Куда ты теперь?

– Не знаю. Две руки, две ноги, голова есть – не пропаду.

– Ладно. Давай по пятьдесят граммов?

– Алкоголь, кофеин, никотин – не употребляю.

– А я – выпью… Помнишь Фрола?

– Конечно.

– Умер.

– Откуда знаешь?

Толстяк опять заглядывает в холодильник – но там, я вижу, только колбаса. Трех или четырех сортов. Полукопченая. Бросив взгляд, магнат кривит губы и закрывает белую дверь своего хранилища харчей.

– Позавчера напился, – сообщает он. – Тоска пробила. Дай, думаю, позвоню – и вот, узнал. Мать сказала… Жаль человека…

– Ага.

Босс выдерживает паузу.

– Оставайся у меня работать.

– Это исключено.

– Не сварщиком, – спешит Толстяк. – Лучше. Будешь приходить три раза в неделю на два-три часика, сочинять липовые накладные. Как ты это умеешь…

– С меня хватит. Я лучше роман сочиню. С детства мечтаю.

– Как знаешь.

Некогда мой сокамерник, а сейчас работодатель опрокидывает в себя дозу молдавского коньяка «Квинт» и занюхивает штемпельной подушечкой «Тродат».

– Закуси колбасой, – предложил я.

– Я на нее и смотреть не могу…

– Сочувствую.

Толстяк с минуту молчит.

– Знаю, – медленно говорит он, – ты на меня в претензии.

– За что?

– За то, что я тебя заставил отрабатывать долг.

– Ты меня не заставлял, – вежливо возражаю я. – Если помнишь, я сам тебе предложил такой вариант.

– Все равно ты – в претензии! – упрямо повторяет магнат. – Ну и пусть. Если хочешь – можешь бросить в меня камень.

– Никогда, – искренне говорю я.

Толстяк сопит.

– Зачем ты вообще ко мне пошел, а? Ты же умный, опыт есть. Устроился бы в какой-нибудь банк, там зарплаты в пять раз больше и работа чистенькая. Рассчитался бы со мной в три месяца…

– Нет, в банк я не пойду. Один мой приятель, по жизни юрист, уголовный адвокат, тоже как-то пошел в банк работать. На большой оклад.

– И что?

– До сих пор сидит. Того банка уже в природе нет – а юристу четыре года дали. Общего режима.

– Значит, дурак твой юрист.

– Не глупее меня.

– А ты думаешь – ты умный?

– В принципе, да.

– Ты такой же дурак, как и все. Только очень везучий. И счастливый.

Босс выпивает ежедневно. После ста пятидесяти граммов яда становится сентиментален.

– Это почему? – удивляюсь я.

– Ты молодой.

– Зато – судимый.

– И я судимый.

– Но ты – богатый.

– Зато я сидел пять лет, а ты – меньше трех…

– Но теперь ты – целый директор фирмы, а я – голодранец.

– Зато тебе – тридцать, а мне – пятьдесят.

– Мне тридцать три.

– Но не пятьдесят один…

– Зато ты спас деньги! А я – нет.

– Дурак! Ты – спас семью! – Толстяк снова наливает. – Твоя жена – дождалась, а моя – сбежала. Продав четыре моих дома. Поверь, сынок: жена, которая дождалась, стоит всех денег на белом свете. В общем, иди увольняйся. Кстати, я бы и сам тебя уволил.

– За что?

– Плохо работаешь. Медленно.

Я ухмыляюсь. Мне понятно, что Толстяк лукавит. Мои решеточки весьма хороши. Сварены – крепко, тонкими шовчиками. Загрунтованы – на совесть. Покрашены – тщательно. Вделаны – накрепко. Я получаю чувственное удовольствие, когда работаю руками. Мне нравится сам акт производства материального предмета – когда из кучи деталей, кусков железа, лоскутов и полос сизого металла нарождается замысловатая, потребная обществу вещь.

– Все, Вадим. Мне пора. Жена ждет.

– Ждет? – пьяно переспрашивает Толстяк. – Тогда тебе реально повезло, брат…

Я оставил его наедине с тюрьмой его подкожного слоя и вышел.

Сегодня у меня хороший день. Праздник. Долги отданы. Я вылез из ямы.