Сбить на взлете

Хоронили быстро и как-то слишком уж деловито. Опустили завернутые в брезент тела в вырытые не очень-то и глубоко могилы. Закидали землей, утрамбовали похлопыванием лопат холмики. Писарь накорябал что-то на дощечках, воткнул наклонно. Младший политрук из второй эскадрильи потерянно пробубнил несколько слов о том, что никогда не забудем тружеников войны, сложивших головы на фронте защиты социалистического отечества. Я стоял, слушал, баюкая забинтованное предплечье — ныло все больше и больше — и вспоминал, как рыжий Синицын заразительно смеялся всего несколько часов назад над каким-то плоским анекдотом. Прозвучала команда «По машинам» и все вокруг преувеличенно бодро заторопились, наверное, радуясь про себя, что это кто-то другой, а не они лежат завернутые в брезент под этими холмиками. Меня Елизарыч тоже потянул, усадил в покривившуюся кабину полуторки рядом с хмурым водилой, а сам полез в кузов, объясняя, что наверху мне одной рукой держаться будет сложно.

В десятке километров за мостом обнаружились давешние машины с красными крестами. Все сгоревшие и уже оттащенные на обочину. Мертвых выжившие санитары на брезенте разложили и могилу копают. Одну на всех…

* * *

Паршиво-то как. Рука ноет круглые сутки. Шляюсь по аэродрому, отстраненный по ранению от любых работ. Или, баюкая забинтованное предплечье, учу нового оружейника. Из многочисленных ныне ШМАС[14] никого не прислали. Сказали, сами готовьте — у вас и так с младшими авиаспециалистами хорошо по сравнению с другими полками. Красноармеец Порошенко — деревенский дебил под девяносто килограммов, только что призванный откуда-то из-под Днепропетровска. Явно довольный, что в матушку-пехоту прямо под пули не угодил. Форма сидит как на пугале, делает вид, что внимательно слушает, а на самом деле строго по поговорке — в одно ухо влетает, в другое вылетает. Зыркает лупоглазо и ни хрена не въезжает. Вообще-то в оружейники у нас специально сильных выбирают — мотор-пушка ШВАК ведь отнюдь не легенькая, сорок четыре с половиной килограмма. И вдвоем к ней не очень-то подберешься. После каждого боя орудие необходимо быстро снять, разобрать, тщательно вычистить, собрать, смазать и очень аккуратно по меткам установить обратно, чтобы не пришлось заново по пристрелке регулировать прицел. Со скорострельными синхронизированными с винтом самолета авиапулеметами ШКАС не намного проще, хотя они в четыре раза полегче. Тоже после стрельбы сними, вычисти, смажь и не менее аккуратно поставь. Собирать ленты из отдельных стальных звеньев, набивая поочередно патронами с трассирующими, зажигательными и комбинированного действия бронебойно-зажигательными пулями, тоже не так просто, как кажется на первый взгляд. В общем, работы, требующей знаний и умений, много, а этот Порошенко пока только грубая сила с пустой головой. И жутко ленивый — отлынивает от работы и учебы при первой возможности. За неделю до сих пор уставы не вызубрил. Пойдет так дальше — поставлю вопрос перед воентехником второго ранга Кривоносом о замене оружейника. Пусть в пехоту этот тупой как пробка красноармеец идет. Там ему таскать на горбу заправленный водой «Максим» самое место. А мне вот такие подчиненные даром не нужны.

Кожа на руке воспалилась и пошла отваливаться клочьями. Под ней водянистые пузыри надуваются. Болит ссу… самка собаки и ноет. Военврач Савушкин подленько хихикает, утверждая, что все в пределах нормы, чистит — вивисектор! — прокалывает пузыри стерилизованной иголкой от шприца, мажет вонючей гадостью и, бинтуя, обещает скорое выздоровление. Дуре-медсестре ефрейтору Копыловой меня не доверяет — сам обрабатывает. Оформил какие-то бумаги у начальника штаба полка — теперь в личном деле появилась специальная справка о ранении. От нее ни тепло, ни холодно. От бессонницы справляюсь только наркомовскими ста граммами за ужином. Вырубаюсь на нарах в казарме, кое-как приладив забинтованную руку на груди. Вскакиваю ночью от боли, стараясь не разбудить других, вбиваю ноги через портянки в сапоги и иду бродить по расположению. Дрыхнущий у дверей дневальный очумело вскакивает, делая вид, что нисколечко не спал. Не до него — вот поправлюсь и отдрючу красноармейца.

Дней через десять немного полегчало — ноет меньше, но чешется зараза. Жутко чешется, а Савушкин строго-настрого запретил трогать. Мишка Пахомов возрадовался — я опять на привычные пятьдесят граммов перешел. Иногда вообще по несколько дней не принимаю. Родители — мама, папа, как же без вас плохо… — всегда говорили, что водка, это яд. Отец, конечно, после нервотрепки в полку иногда пользовал с дядей Витей беленькую, но норму свою всегда знал. А если вписывал себя на следующий день в план полетов, то вечером вообще ни-ни.