Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина

А красивые женщины должны принадлежать богатым, и никому другому — так устроена жизнь! Самые красивые женщины — актрисы, певицы, какими бы неприступными они себя не изображали — все до одной — быстро оказываются раздетыми редакторами гламурных журналов. За деньги! Они наперебой слетаются на богатый гламурный блеск — потому что выбрали богатство. И не надо нищебродского ханжества: даже Грэй был богат, когда обрёл счастье с Ассолью… И пусть Иванова лёгкого поведения — но она ничем не хуже богатых знаменитых телешлюх, публично раздевающихся в «Максиме» или «Плейбое». Бляди теперь — тоже нормальные деловые люди, и нечего тут стесняться! Вы каждый день видите их по телевизору — они поют и ведут шоу, любят и ненавидят, страдают и радуются, они искренние и лживые, умные и глупые — как все. Такие же хорошие, как и вы. Любят деньги. Человечество движется вперёд, прочь от предрассудков, к демократичности и толерантности, и блядство постепенно обретает всё более уважаемый статус — сферы услуг и шоу–бизнеса, где вертятся колоссальные средства. Бляди рекламируют себя в журналах, продают себя миллионерам — да и сами имеют порой миллионные обороты, давно оккупировав высшее общество, сцену и телевидение… Ведь блядство — это нормально, это всего лишь обострённое желание богатства — максимально доступным естественным способом, и ничего больше. Кто–то торгует телом, кто–то — национально–историческими претензиями. Это абсолютно то же, что торговать своим трудом, знаниями, или нефтью — just a business. В постиндустриальной реальности доминирует сфера услуг. Так что забудьте это омерзительное бранное слово — навсегда! Экономикс не признает бранных слов — только блага, только удовлетворение потребностей общества.

Залепищев, цинично щурясь и по–крысиному задрав верхнюю губу, смотрел на старую дверь, недавно покрашенную простой масляной краской. Да, к его счастью, Иванова — не миллионная цыпа… Пока… Глаза Ивановой наполнятся благодарными слезами, и он поднимет её в уютный благоустроенный мир, мир успешных джентльменов…

Замок громко щёлкнул.

— Толя?! — Иванова обрадованно улыбалась своими гладкими полными губами. И вовсе не насмешливо, как обычно, а приветливо, слегка удивлённо и даже немного растроганно. — Заходи, Толя…

— Здравствуй, Катя. — Залепищев удивился себе — раньше он немел в присутствии Ивановой. А теперь был спокоен и деловит. Он с трудом просунул огромный букет в узкую дверь. — Это тебе.

Глаза у отступившей назад Ивановой стали совсем удивлёнными. Её огромные карие глаза на тонком лице, и бархатные и блестящие одновременно, всегда такие загадочные и красивые… Она ахнула, восхищаясь громадным букетом, немного растерянно засуетилась, осторожно подхватила розы и понесла в ванную, а Залепищев любовался её осиной талией, ладно обтянутой лёгким летним платьем, и чёрным блеском длинных вьющихся волос, усмирённых и направленных массивной белой заколкой; и тонкими изящными лодыжками, восхитительно заканчивающими идеальные гладкие ровные ноги — лодыжками такими изящными, будто бы она не босиком по прихожей шлёпала, а на высоких тонких шпильках. Она смутилась, да!!!

Через минуту Иванова вернулась, глаза её сияли, она тихо и загадочно улыбалась. Залепищев с ходу взял быка за рога:

— Катя, будь моей ж…

Иванова стремительно протянула свой тонкий пальчик, и шутя зажала Залепищеву губы:

— Толечка, солнышко, не произноси поспешных слов с порога!

От этого невинного, игривого прикосновения у неопытного Залепищева закружилась голова. Он оторопело замолчал, и от его губ, до которых дотронулся её пальчик, по телу потекло медвяное томление. А загадочные глаза Ивановой блестели в сумерках прихожей, словно бы извиняясь. Она живо взяла оцепеневшего от счастья Залепищева за руку, и отвела в комнату, усадив на мягкий диван, а сама легко села в кресло напротив.