Сборник: 200 рассказов Олеандрова

Я много раз пробовал представить себе – что может чувствовать диктатор пришедший к власти?

Свободу? Радость и полноту жизни? Вседозволенность и эйфорию?

А может желание делать реальные реформы? Оставить своё имя навечно в истории державы? Да так что бы оно произносилось народом с любовью и уважением?

Долго я анализировал различных диктаторов живших в различные исторические эпохи.

И понял – что диктаторы меняются по мере их нахождения у власти.

И первые их стремления – часто благие. На пользу народу.

Кто первый разочаровывается из них – в этом брачном союзе?

Чаще всего – сам диктатор.

Когда на первые его шаги на пути к народу – он видит встречные плевки и обвинения.

От оппозиции.

Под прикрытием что это мол – демократия.

И тогда диктатор наносит первый удар по морде демократии.

В ответ за оскорбления, непонимание и унижение.

И с удивлением он видит насколько демократия была хилой и беззащитной.

Она тут же валится ему в ноги, корчась и унижаясь от боли.

Молит о прощении и готова выполнить любой каприз диктатора.

И тогда наступает перерождение диктатора.

– Это Вы меня сделали таким! – Позднее говорят многие из них в порывах отчаяния (к примеру – Иван Грозный).

Отчаяние. Откуда оно приходит?

Когда демократии уже нет. Никто не плюет в лицо, не обвиняет и не критикует.

Откуда ты берёшься? А ещё хуже – если страх вылазит наружу.

Откуда-то изнутри, из подсознания…

Почему?

Потому-то там, где народная масса – стоит нечто огромное, бесформенное, пытающееся изобразить улыбку и покорность в глазах.

Но вглядываясь в них – он вздрагивает от ужаса…

что-то ещё есть в её глазах.

Похожее на угрозу и насмешку…

Потому что масса и диктатор знают.

Она, масса – вечна. А ему, диктатору – судьба даёт жизни при власти лет 20 или 30.

И конец.

После чего эта масса превращается в зверя. Она выкидывает все свою лють, недовольство и злобу – на остатки диктатора.

Эй, Вы, Василий Сталин! Как быстро тебя упекли в тюрьму после смерти отца диктатора?

И сколько тебе дней дали пожить после освобождения?

Бороться с этой аморфной массой – бесполезно.

Можно бить её, наказывать и унижать. Она лишь покорно пригибается, кивает головой и ждёт… ждёт… ждёт… когда ты диктатор – подохнешь.

Она не говорит тебе про это вслух, но это желание – спрятано где-то в её краешках губ, в странном блеске её глаз. В льстивой улыбке когда её гладишь по спине.

Да, он гладит её иногда… он изучает её. Как изучают тварь. Её повадки и привычки.

Зачем тебе свобода, тварь? – иногда спрашивает он её – Демократия? Права человека?

Ты не этого хочешь. Я знаю. Ты хочешь жрать. И пить.

На, ешь. Пей.

И скажи что любишь меня.

Что никто тебе не нужен кроме меня.

Я самый лучший и любимый.

И лишь чавканье в ответ. Чавк… чавк… чавк…

Но диктатор не сдаётся

– Не слышу ответа – ласково шепчет он. – Ну скажи же мне что любишь. Милая…

И тогда тварь подымает на него свои глаза. Пустые и равнодушные они смотрят куда-то сквозь него. В то место где лежит жратва и пойло.

И рыгает ему в ответ – Ррр…ыыы…гг

Отшатнувшись как от удара, он ходит из угла в угол стараясь успокоиться, укоряет её.

Напоминает сколько сделал для неё хорошего, как вычёсывал блох из её шерсти, как водил к ветеринару, как лечил лишай на шее…

Отчаянно он старается заглянуть поглубже в зеницы пустых глаз, отчаянно пытаясь найти там любовь, благодарность…

А тварь только мычит – "жрать давай! "

И тогда он с ужасом понимает что эта масса не помнит ничего хорошего.

Злопамятная и жестокая по природе. Трусливая и подлая.

Она такой была, есть и будет в своей первоначальной природе.

Он наконец понимает что не может изменить её.

Демократия и свобода выбора – было единственное что заставляло массу быть добрее, что толкало её вперёд, заставляло развиваться, страдать и уважать.

А теперь, эта масса терпеливо ждёт – или будет жратва. Или он подохнет.

И тогда она встанет с колен и покажет все своё нутро.

Которое вылезло без свободы и демократии.

Эта нутро не знает ни жалости ни пощады. Ни доброты и разума.

Клыками и зубами она разорвёт все что связано с ним, несчастным диктатором.

Топча и пиная его остатки.

Не оставив даже одного доброго слова в памяти потомков.

И диктатор все чётче осознает это… каждый день, каждый час.

Он думает про это беспрестанно. И днём и ночью.

– А может мне распрощаться с этой тварью? – Иногда думает он. – Подсунуть ей вместо себя какого-нибудь другого несчастного диктатора?

И тихонько уйти. Спрятаться от неё за высоким забором.

Что бы она забыла про меня. Навеки.

И тогда уже диктатор не думает о реформах, или о благе народа.

Он думает только о себе и о своей безопасности. Жалея себя и ненавидя то что противостоит ему.

А если он не уходит, то теперь – он не гладит её Не жалеет. Наоборот – он пытается ещё сильнее пригнуть эту массу к земле.

С отчаянной надеждой – если не удалось приручить, то возможно он сможет сломать её? Болью и страданием – изменить её сущность?

А она, извиваясь от боли, лишь воет по звериному – Зачем? За что?

– Да потому что ты тварь! Потому что слюна капает из твоей пасти когда ты смотришь на меня.

– Жрать хочешь? – кричит он ей. И в ужасе и отчаянии он лупит её ещё сильнее.