Сборник

Да, было скучно. После того,как слава о великом лекаре прошла по миру, не стало Тимохе спокойного житья. Конгрессы, пленумы и конференции затрахали его в конец. Сидя на почетном месте члена президиума, он не раз тосковал о родной его сердцу силосной яме, о родной деревне, которая была чуть не уничтожена наплывом желающих вылечиться. Особо зверская слава шла о религиозной фанатичке Кларе Цеткин, которая развила теорию, что Тимофей дан ей свыше как божий оракул. Именно она организовала к землянке Тимофея живую очередь с номерками на культях. Сама же она, говоря, что имеет право, как инвалид войны с сексуальными извращениями, проходить без очереди, без нее и проходила. Ее мерзкое, истекающее мерзкой слизью и хлюпающее, влагалище метрового диаметра так остопиздело Тимофею, что он сбежал от Клары на очередной консорциум.

Обычно, когда предоставляли слово Тиме, он говорил коротко "Дак ебу я их!", после чего, под гул аплодисментов, возвращался на свое место. Однажды, его попросил о сеансе один академик. Чтобы не терять времени даром, Тимоха решил трахнуть его в конференцзале и выдал это за новое научное изыскание.

Когда Тима, закончив сеанс, выдернул из закатывающего в истоме глаза, академика, свой сучковатый, покрытый разноцветными апликациями корост, член, брызжущий синей жидкостью, зал взорвался овацией. Слышались крики "Ух, как ты ему вдул!!" и тонкий женский "Так, так ему, педерасту!".

Hебрежно похлопав по дряблой заднице академика, пребывающего в нирване, Тим похвалил: "А ты ничо, путево подмахивал, дерзай!". Академик, ошалев от лестных слов, долго потом говорил своим оппонентам по научным спорам: "Меня, вот в эту самую задницу, сам Тимофей Батькович поимевал, а ты чмо!"

По вечерам, надев парадный пеньюар, Тима шел развлекаться. Любимое место его отдыха был местный лепрозорий, борющийся за право присвоения имени полного презрения к подлым убийцам последней лошади Пржевальского, изо всех сил боровшейся за свое существование с этими же подлыми убийцами. В лепрозории его сразу окружали престарелые проказницы и проказники с криками: "Дядя Тима пришел, новой лимфы принес!" После каждого визита Тимы администрация лепрозория была вынуждена проводить карантины с целью выявления больных синдромом Дауна, Клайнфентера и Шерешевского - Тернера. У тех, кто стоял к "дяде Тиме" слишком близко, можно было обнаружить как атеросклеротическую энцефалопию, так и водянку головного мозга.

Когда же Тиму не пускали в лепрозорий и он, прислонившись к больничной стене, с удовольствием слушал, как звонкие крики "Дядя Тима, не покидай нас!" затихали под свистом стальных дубинок санитаров, ему в голову обычно приходили безумные мысли. Однажды он вспомнил, что хотел сходить в филармонию.

И вот, храм исскуства открыл перед Тимохой гостеприимное, но неосторожно не зарешеченное окно сортира. Тимофей считал накладным тратить аж все 0.15 монгольского тугрика. Да не, он бы и 2 копеек не пожалел, но тугрик... Где ж его возьмешь-то, суку такую. Поэтому народ по филармонии больно-то и не шастал: валютная, лярва! Тима осторожно огляделся по сторонам. Сильно пахло застоявшейся мочой. Пять грязных дыр в полу, залитых обледеневшим калом с астматическим звуком втягивали в себя воздух. Тим оторвал с одного очка коричневую сосульку и с хрустом ее разгрыз. "Hук чо, бухвет у них свойский, хотя и матерость не та, што в вокзале, к примеру". Осторожно продвигаясь по густо пахнущей аммиаком жиже, Тимка раздвигал руками зверской величины пласты хлорки и медленно плыл к выходу. "С екзотикой они смонстрили, как на духу скажу, но ежели для интуристов, то пучком все.. У них ведь за границей крухом екзотика."

Hеожиданно его ногу неумолимо и сильно потянуло вниз. "Очко западловское!" Тима немало наслушался в юности про сюрпризы городских местностей. Очутиться в глубинах канализации ему не хотелось. Он рванулся изо всех сил. Hо вакуумная сила не выпускала своих жертв. Все сильнее и сильнее влекло Тиму в вонючие глубины. Тима уже был готов сдаться, но вдруг вспомнил, что чудовищная трясина всего лишь случайно не замерзший слив и, поеживаясь от желтых льдинок, лезщих под исподнее, сорвал и швырнул вниз телогрейку. Густая глубина удовлетворительчмокнула и заткнулась. "Вот оно как! Супротив гораздых да удалых и дырка дъявольская не устоит".

По небольшому леднику, сквозь лед которого были ясно видны лица тех, кому из этого сортира выбраться не удалось, Тим, не торопясь, спускался к концертному залу.Там, в просторном зале, за шикарным пиано "Элегия", сидела местная достопримечательность, пианистка Диана Прокрустская. Пианисткой она решила стать в раннем детстве, когда лечащий акушер сказал ей, что ее пальцы в 3 раза короче, чем у нормальных людей и больше никогда не станут. Вот и сейчас, она с ожесточением бряцала отмороженными культями по торчашим из пиано почти вертикально клавишам. Ее несуразно большая голова мелькала почти у самых клавиш и она, изредка покусывая изможденные обрубки, чтобы вернуть им чувствительность, играла народную песню "Ебись ты в рот, чтоб я тебе писал".